Фактически театр разделился на два, один из которых возглавляет Любимов, другой — Губенко. Вообще я против всякого раздела, но ситуация стала невыносимой. Я на стороне людей, которых возглавляет Губенко. Я бы просто ушел, но это было бы не совсем хорошо по отношению к части труппы, которую я взял на себя труд опекать. Этих людей просто вышвырнут из театра.
Я поддерживал Губенко, мне было очевидно, что правда, пусть временная, здесь.
Интеллигентская болтовня, слюнявая модель: Губенко-сын, отсуживающий полхаты у отца. Губенко не нужно было вообще ничего. Он просто ушел из театра, когда вернулся Любимов, и все.
Артисты просили Колю вернуться и защитить их. Так что творимая некоторыми благородная модель: сын супротив отца — ерунда собачья. Во всем виноват, я так уже считаю много лет, Юрий Петрович Любимов. Хотя он — гений чистой воды, и мы все ему обязаны. Но истина — такова. Сейчас ни к чему это ворошить, камни в кого-то бросать.
2001 г.
Я уходил из Таганки уже взрослым человеком. И решение принималось мною на уровне осознанного понимания, что хорошо, что плохо. Но понимания эгоистического. Я знал, что если сейчас не уйду, то потом мне будет плохо, я себя просто сожру. На этом пути были, конечно, и ошибки. Такое мощное противостояние Эфросу, и вдруг смерть. Стопроцентное банкротство идеи, которая казалась такой правильной. Человек умер, и ты теряешься, уже не знаешь, кто прав, кто виноват. Права жизнь, а жизнь ушла. Значит, эта борьба ничего не стоила.
Я остался не по причине личных симпатий к Губенко или антипатии к Любимову. Просто мне казалось, что правда на стороне Губенко. Я и до сих пор так считаю, поэтому и не ностальгирую: «Ах, какой был театр! Какой театр разрушили!» Ничего подобного — он умер от естественной старости. Наше поколение износилось, а новое не пришло. Диффузии не произошло.
Для меня счастливое время затерялось где-то между 75−80-ми годами. Это была золотая пора Таганки. Мне нравился Любимов, мои товарищи, мне нравилось все: способ жизни, образ жизни, наши споры, ночные бдения. Я уезжал на съемку и возвращался домой. И дом этот я обожал. Так продолжалось до смерти Володи Высоцкого, которая каким-то мистическим образом изменила все. Не стало Любимова. Мы ушли в эмиграцию, потом вернулись, и вот сегодняшний разлад, когда на многих своих товарищей я не могу смотреть, как на людей, которым доверяю.
На всякую правду есть контрправда. Правда Любимова — заслуги и годы. Как правильно сказал Леня Ярмольник в одном из интервью: «Дай Бог нам прожить столько лет и не путать унитаз с рукомойником». А Юрий Петрович при этом еще и спектакли делает. Хорошие они или плохие — это уже другой разговор. Сам факт, что человек в восемьдесят пять лет продолжает заниматься искусством, читает, ищет, вслушивается — уже благородно, уже заслуживает уважения. Поэтому довольно жестоко говорить: «Не та Таганка». Как она может быть «той?» Вы с ума сошли? Жизнь прошла, поколение артистов уже совсем другое. Они не привыкли ждать чего-то, проявлять терпение, совесть, им «дамки» сразу подавай.
Им не объяснишь: вы попали на территорию, где стареющий человек пытается бороться за жизнь, а тут вы со своими проблемами. Молодой эгоизм сейчас активнее пробивается, чем раньше. Хотя, конечно, не бывает плохих поколений. Просто команды новой не получилось, а горы сворачиваются только командой. Командой, которая умеет подчиняться дисциплине, умеет жертвовать.
Обижаться, что Любимов не сидел рядом с моей койкой в больнице, было бы глупо. Я знаю, что он с сочувствием отнесся к ситуации, мне передавали. И это был чисто человеческий жест. А требовать глубокого огорчения и сопереживаний от человека очень пожилого нельзя. Это неправильный подход.
О времени