Благословенны дни безделияс подругой доброй средь дубрав,когда мы оба, как бестелые,лежим, весь бор в себя вобрав.
Мы ездили на хутор Коробов,на кручи солнца, в край лесов.Он весь звенел от шурких шорохови соловьиных голосов.
Мы ничего с тобой не нажили,привыкли к всяческой беде.Но эти чащи были нашими,мы в них стояли, обалдев.
Уху варили, чушь пороли,ловили с лодки щук-раззяви ночевали на пароме,травы на бревна набросав.
О, если б кто в ладонях любящихсумел до старости донестьв кувшинках, в камышовых трубочкахдо дна светящийся Донец!..
Плескалась рыба, бились хвостики.Реки и леса красота,казалось, вся в пахучем воздухес росой и светом разлита.
Скорей, любимая, приблизься.Я этот мир тебе дарю.Я в нем любил лесные листьяи славил зелень и зарю.
Счастливый, брошусь под деревья.Да в их дыханье обретук земле высокое доверье,гармонию и доброту.
1961
Черное море
Лишь закрою глаза —и, как челн, меня море качает,и садится на губынагая и теплая соль.Не отцовством объят,а от солнца я пьян и от чаек.О, как часто мне снитсясоленый и плещущий сон!
Дразнит прозу мою,брызжет в раны веселый обидчик,чья за мутью и зеленьютак изумительна синь.То ли хлопья летят,то ли птицы хлопочут о пище, —то порхают барашки,которых вовек не сносить.
Ну о чем бормотать?Ну какого рожна кипятиться?Я горю на огне.Я – роса. Я ничем не гнетусь.Я лежу на рядне.Породниться бы нам, кипарисы!Солнце плавит плодыи колышет в ладонях медуз.
Разверзаются недра,что вечно свежи и не дряблы.Ходят нежные негры.Здесь камень до ночи нагрет.Пахнет йодом и рыбой.И екает сердце над рябью,где хохочущий поварготовит чертям винегрет.
Отоспимся потом.До потемок позябнем от зыби.По ночам оно дышит,как скинувший бурку джигит.Море хлюпает в мол.Море мокрые камешки сыплет.Им никто не насытится.Море и мертвых живит.
И смывает всю муть.И смеется светло и ломяще.И прозрачно слоится.А может и скалы молоть.И возьму я с собойв свой последний отъезд из Ламанчивместо хлеба и книгилохматой лазури ломоть.
1962
Пастернаку
Твой лоб, как у статуи, бел,и взорваны брови.Я весь помещаюсь в тебе,как Врубель в Рублеве.
И сетую, слез не тая,охаянным эхом,и плачу, как мальчик, что як тебе не приехал.
И плачу, как мальчик, навзрыдо зримой утрате,что ты, у трех сосен зарыт,не тронешь тетради.
Ни в тот и ни в этот приходмудрец и ребенокуже никогда не прочтетмоих обреченных…
А ты устремляешься вдальи смотришь на ивы,как девушка и как водалюбим и наивен.
И меришь, и вяжешь навеквеселым обетом:– Не может быть злой человекхорошим поэтом…
Я стих твой пешком исходил,ни капли не косвен,храня фотоснимок один,где ты с Маяковским,
где вдоволь у вас про запастревог и попоек.Смотрю поминутно на вас,люблю вас обоих.
О, скажет ли кто, отчегослучается часто:чей дух от рожденья червон,тех участь несчастна?
Ужели проныра и дубэпохе угоден,а мы у друзей на видуиз жизни уходим.
Уходим о зимней поре,не кончив похода…Какая пора на дворе,какая погода!..
Обстала, свистя и слепя,стеклянная слякоть.Как холодно нам без тебясмеяться и плакать.
1962
«И опять – тишина, тишина, тишина…»
И опять – тишина, тишина, тишина.Я лежу, изнемогший, счастливый и кроткий.Солнце лоб мой печет, моя грудь сожжена,И почиет пчела на моем подбородке.
Я блаженствую молча. Никто не придет.Я хмелею от запахов нежных, не зная,то трава, или хвои целительный мед,или в небо роса испарилась лесная.
Все, что вижу вокруг, беспредельно любя,как я рад, как печально и горестно рад я,что могу хоть на миг отдохнуть от себя,полежать на траве с нераскрытой тетрадью.
Это самое лучшее, что мне дано:так лежать без движений, без жажды,без цели,чтобы мысли бродили, как бродит вино,в моем теплом, усталом, задумчивом теле.