— А тебя называли Пукающий Зад, — дружелюбно огрызнулся Джок.
Да, юмор у них остался американским… Но, судя по лицам, вернувшись домой, эти мальчишки вряд ли теперь легко поверят, что ради защиты демократии надо убивать кубинцев, а негры и гомосексуалисты — лучшая часть общества США, подумал Олег. Он уже хотел озвучить эту мысль, но тут из темноты послышалось:
— А можно подсесть?
— Да ради бога, — сказал Артур, даже не оборачиваясь.
К огню подошёл мальчишка. Лет 15, с гитарой через одно плечо, старым рюкзачком через другое, в белёсых джинсах, подвёрнутых под колено, в свободной серой рубашке, босиком (лёгкие ботинки качались у рюкзака). На поясе — длинный нож и пистолетная кобура. На левом запястье — часы… нет, тяжёлый серебряный браслет-кольчуга с мелкими светящимися камешками — бриллианты?. Короткие светлые волосы-ёжик, серые глаза с искрами самоуверенности, ноги — в пыли…
— Меня зовут Талер, — сказал мальчишка. — Так вы говорите, подсесть можно?
Олег попытался почувствовать, на каком языке говорит гость.
И не смог…
… — Опять тобой, Дорога, Желанья сожжены. Нет у меня ни бога, ни чёрта, ни жены… Чужим остался Запад, Восток — не мой Восток… А за спиною — запах пылающих мостов…Да, многие пели под гитару в последний месяц жизни Олега. Но так — так не пел никто. Да и не мог, наверное, никто из людей так петь. Так пела бы гитара, оживи она вдруг и обрети человеческий облик.
— …Сегодня вижу завтра Иначе, чем вчера. Победа, как расплата, зависит от утрат… Тринадцатым солдатом Умру — и наплевать!.. …Я жить-то не умею — не то, что убивать… Повесит эполеты Оставшимся страна. И к чёрту амулеты, и стёрты имена… А мы уходим рано, Запутавшись в долгах — С улыбкой д'Артаньяна, в ковбойских сапогах… И, миражом пустыни Сражённый наповал, Иду, как по трясине, по чьим-то головам! Иду — как старый мальчик, Куда глаза глядят… …Я вовсе не обманщик — я Киплинга солдат…[48]Талер прикрыл ладонью струны гитары и улыбнулся, глядя на слушателей. Неподалёку фыркали кони; чей-то мужской голос произнёс: «Ну что ты, пой ещё!»
— Ещё? — Талер чуть повернулся в ту сторону. — Могу и ещё… Кто-нибудь знает песню «Яблочко»? — это он спросил уже у мальчишек и девчонок у огня.
— Ну, вроде бы слышали, — сказал Макс неуверенно. А Маша пропела чуть смущённо:
— Эх, яблочко, куды котисься… Там дальше неприлично.
— Угу, — кивнул Талер. — Олег. Олег, я тебе.
Олег поднял глаза от огня:
— Да? — удивился он.
— Ворона кума, проверка связи… — засмеялся Талер. И посерьёзнел мгновенно: — Вообще-то я всем. Но тебе — в особенности. В общем — эпиграф.
Мы ехали шагом, мы мчались в боях, Мы «Яблочко»-песню держали в зубах, Ах, песенку эту доныне хранит Трава молодая — степной малахит…— он вздохнул. — Эти стихи Светлова[49]. А теперь — собственно песня…
К ночи смелели смрадные бесы, день умирал в пыли, Тьма подступала враз с четырех сторон. Здесь бы в клинки, да «Яблочко»-песню в мертвые ковыли Выронил обеззубевший эскадрон. Здесь бы в клинки, да «Яблочко»-песню в мертвые ковыли Выронил обеззубевший эскадрон…— повторил он, и такой тоской резануло от этих полупонятных слов, что Олег невольно сжал кулаки…
— Нынче солдату худо без песни, годы его горьки, Хитрая сволочь-старость свое взяла… Внучка солдата выбрала «Пепси»; выскользнув из руки, Медная кружка падает со стола…Интересно, подумал Олег, что слышат американцы? Они тоже притихли, у них блестят глаза… Может быть, такие песни есть и у них — просто их не поют?
— Он пролетарий, он пролетает, но свысока видней, Как по степи весенней, дробя гранит, Прет малахит-трава молодая, та, что до наших дней Песню его потерянную хранит…Талер вдруг негромко рассмеялся, не переставая играть, подмигнул Олегу и повысил голос:
— И в этом корни надежды, источник верного знанья, Что Билли Гейтс[50] не канает супротив Че Гевары[51]! Что скоро новых мальчишек разбудят новые песни, Поднимут новые крылья, алые крылья. Видит он сверху, как на восходе с целью купить табак, Выдубив душу в недрах судьбы иной, Входит в деревню огненный ходя с лаем цепных собак, Ветром и алыми крыльями за спиной. А рыжему Яшке снятся те крылья дюжину лет подряд, А от роду Яшке те же двенадцать лет, Веку — двенадцать, звездам — двенадцать — тем, что над ним горят, В целой вселенной мира моложе нет! Под волосами тлеет на коже Яшкиной головы Злой иероглиф вечного «Почему?» Ждет паренька, дождаться не может, песня степной травы — «Яблочко», адресованное ему! И верят в рыжего Яшку его нездешние страны, Его свирепые струны, что сыграют, как надо. Его шальные дельфины, что танцуют в Гольфстриме, Его алые крылья, алые крылья…[52]