Надо сказать, Олег плохо подумал о своих. Они подсовывали воду девчонкам и младшим. Сперва он сам сделал то же несколько раз, но потом сказал, что, если кто-то ещё раз попытается «сбагрить» свою воду — будет бить. Всё равно ведь у младших и у девчонок порция больше…
А продуктов не было уже две недели…
Сегодня вода кончилась. Оставалось где-то по поллитра во фляжках. Да и то — Олег подозревал — не у всех…
...Ещё несколько секунд он рассматривал Сашку, чувствуя, что борется с диким, мерзким желанием — закричать ей, что это она пила тайком воду, поэтому та и кончилась так быстро…
Мальчишка тряхнул головой. Обвёл всех взглядом:
— Вода кончилась, — сказал он, сам испугавшись сказанного. И повторил: — Вода кончилась. Всё, что у нас осталось — фляжки. И я сейчас спрашиваю всех — кто хочет пить?
Послышались смешки. На него глядели с исхудавших лиц покрасневшие глаза.
— Ясно, — Олег откашлянул мерзкую сухость в горле. — Я знаю, что вода во фляжках не у всех, — он помедлил, вспомнив, как три дня назад, ночью, сам открыл фляжку и в страшных, непередаваемых муках несколько секунд боролся сам с собой, пока… пока не завинтил пробку. Сейчас Олег открутил её снова и, подойдя к кувшину, сунул в него руку и опрокинул фляжку внутрь. В тишине все слушали, как вода стучит о дно. Потом — капает. Звонко и медленно. Потом — всё… Олег потряс фляжку. — Все по очереди подходят сюда и выливают воду. Никто не узнает, пустая была фляжка или полная. Но этой водой… — он снова сглотнул, — ей мы будем поить только девчонок. И мелких. Даньку, Тимку… — он посмотрел на Борьку, глядящего прямо в глаза «командиру», — …и всё. По полстакана в день.
— У вас ещё раны не зажили!.. — начала Оля-старшая, но Олег прервал её:
— Я закончил на этом. Я не предложил, я приказал. Всё. Пошли…
...Сашка подошла второй, потом подсела к Артуру. Кадет подмигнул ей:
— Сперва пьют лошади, потом дети и женщины. Джентльмены пьют последними.
— Но ведь тогда уже ничего не останется, — усмехнулась девчонка
— Вот именно… — не стесняясь, Артур обнял её левой, — Если случится так, что я буду умирать — ты не вздумай меня отпаивать. Понятно?
Олег слышал это краем уха. Он думал. Воды было около пяти литров. Должно было — больше восьми, но Олег отмёл эту мысль: всё, и никто никогда не узнает, у кого не хватило выдержки… Восемь литров — это девчонкам и младшим на пять дня, если по двести пятьдесят… Они ещё будут пить, когда нас уже не станет… Потом у них будет ещё дня три.
Неделя у них есть. Целая неделя.
У нас — три дня, подумал Олег. И сказал через плечо:
— Саш, хватит болтать. Выдавай воду.
Он сидел рядом и смотрел спокойными глазами, холодными, как лунный свет, как лёд на вершине, где нечем уже дышать, как цинковое железо на морозе.
— Здравствуй, — сказал он, и Олег приподнялся на локтях, с трудом сел. — Я же предупреждал, что встреча у нас ещё будет. В тот момент, когда ты окажешься в самой глубокой бездне отчаянья. Чтобы ты просто понял, насколько бесполезно даже пытаться бороться со мной… — он наклонился ближе к Олегу и улыбнулся: — Я знаю все недостатки каждого человека. Все самые грязные фантазии и желания. И твои, Олег. Ведь они у тебя есть. Ты просто прячешь их даже от самого себя. Хочешь, я тебе про них расскажу? Обо всех твоих страхах. Обо всех твоих снах. О тебе самом — таком, какой ты есть?
— Увольте, — Олег перевёл дух.
— Хорошо, — покладисто согласился пришелец. — Я везде. Хочешь, я назову тебе список людей — в любой стране твоего мира! — облечённых властью, заправляющих искусством, культурой, ворочающих миллиардами — которые имеют со мной договорённости? Ты удивишься, честное слово.
— И это меня не интересует, — Олег вздохнул. — Пришли просто затем, чтобы посмотреть, как мы умираем?
— А разве этого мало? — вроде бы искренне удивился пришелец. — Ну вот ты спас шестнадцать человек. На самом деле меньше, но пусть шестнадцать. А знаешь, сколько за первый летний месяц пропало в твоей стране детей — совершенно без моего участия?
— Без вашего? — Олег криво усмехнулся и почувствовал, как лопнула губа. Лизнул её, но язык был сухим и шершавым, как тёрка. — Ну уж. Не прибедняйтесь.
Тот вроде бы задумался. Опустил голову. Медленно покивал в ответ на какие-то свои мысли. И поднял голову:
— Да, ты прав. Открою тебе секрет, — лицо пришельца вдруг стало ребячески-шаловливым, словно из форточки на втором этаже фешенебельного дома высунулась весёлая мальчишеская рожица — посмотреть, в кого попал выброшенный кирпич? — Я очень не люблю двух видов человеческой смерти. Смерти от старости и смерти в бою. В первом случае человек чаще всего уже так устал от жизни, что смерть его не пугает и он уходит спокойно. А во втором — наоборот, человек так взбудоражен, что как правило не успевает даже понять, что умирает, осознать весь ужас этого факта. Да ещё… — он поморщился с чисто человеческой неприязнью. — Ещё ведь в таких случаях многие считают, что гибнут за разную там Ро-одину, а мне это… — он не договорил. — А вот такая смерть, когда умирающий осознаёт, что теряет, когда хочет жить, когда мучается от страха и боли — для меня это отличная подпитка. Каждый покончивший с собой от отчаянья взрослый. Каждый замученный маньяком ребёнок. Каждый наркоман, сделавший себе «золотой укол». Всё это — моя пища. Каждый, кто кричал и не был услышан. Каждый, кто звал на помощь и не дождался её. И это очень обильная пища, поверь мне.
— Я-то думал, что ты Властелин Тьмы, — Олег перешёл на «ты» совершенно непроизвольно, сам не заметив этого. Может быть, потому что его неожиданно удивили эти рассуждения. — А ты просто мелкий паразит. Блоха или вошь.
Он ожидал, что пришелец разозлится. Но тот рассмеялся и повёл рукой над плотом:
— Смотри. Ты погубил их всех. Они бы жили. Почти все. Некоторые даже неплохо. А теперь вы все умрёте. Все.
— Я не верю, что ты всесилен, — тихо сказал Олег.
— В этом мире — как, впрочем, и в твоём — почти всесилен, мальчик, — даже с какой-то грустью подтвердил пришелец. — Увы. Ведь бога нет. Нет моего вечного оппозиционера. Да и меня-то изначально создали люди. Например, как СПИД. Сами создали, сами вырастили, сами сделали сильнее себя. И теперь я диктую им, как жить. Почти во всех мирах. А в некоторых — только я и диктую. Ты же видел их — мои миры. Ты их видел, ты жил в них. Ты даже почувствовал их на себе. Каково это, мальчик — видеть, как убивают друг друга честные, смелые, умные — и знать, что это всё — моё, и не иметь сил что-то сделать? А теперь, — он наклонился ближе, и Олег не почувствовал никакого запаха, не услышал дыхания, — я открою тебе самую страшную тайну. Перед смертью ты должен узнать её, чтобы тебе было страшнее умирать. Ты удивлялся, что я не мешаю тебе? А я играл с тобой. Всего лишь играл, потому что знал — закономерным будет этот итог. Ты сам придёшь к нему, потому что иначе в моём мире — нельзя. Нет другого мира. Нет другого итога. Вот и всё.
И он обвёл рукой плот и океан вокруг.
Олег снова облизнул губы. Кровь была солёная, как морская вода, которой не напьёшься. Только у морской воды привкус соли, а у крови — железа. Кто-то думает, что в человеке есть только дерьмо. По-своему он прав, наверное. Но на губах Олега был вкус железа.
— Тогда запрети мне быть человеком, — негромко предложил он. Лицо пришельца стало встревоженным. — Ты живёшь, наверное, столько, сколько живёт Земля. А я — всего пятнадцать лет. Ты всесильный. А я и себя-то сейчас передвигаю с трудом. Запрети мне быть человеком.