— Скажи, чем надо заняться дальше? — спросил я.
Светлячок тихо плыл рядом со мной, не реагируя.
— Чем занимались здесь те, кто был до меня? Долго занимались? — перефразировал я.
Светлячок уверенно ускорился и повернул на ближайшем перекрестке.
Если я думал, что до этого меня водили по длинным коридорам, то теперь я понял, что это не так.
В какой-то момент проводник вывел меня в коридор, который практически не разветвлялся. Даже двери закончились.
И по нему мы двигались все дальше, и дальше. Иногда коридор переходил в естественные пещеры, когда они заканчивались, снова начинался прорубленный тоннель. Он шел все дальше и дальше, как мне показалось, немного поднимаясь все выше.
Только надписи на стенах, то слева, то справа. Иногда часто, наверное, здесь провели больше времени, где-то очень редко — одна на полчаса пути.
Надпись на латыни воспринималась уже как родная.
GUTTA CAVAT LAPIDEM
Наверное, это означало — «ты на правильном пути». Больше идей не было.
В конце коридора, до которого мы шли очень долго, не нашлось ничего. Просто тупик. Лежала кирка, долото, молот.
Я вздохнул. Через тернии к звездам. Найду, как это пишется, там точно где-то astra, и выбью где-нибудь здесь, вдоль коридора.
Хотя можно и по-русски. Новые времена, новые жители, не стоит жить одним прошлым.
Я вздохнул еще раз и взял в руки кирку.
Вся вечность впереди.
III. Глава 7. Бастион
Глава 7. Бастион
Так храм оставленный — всё храм.
М. Ю. Лермонтов
Кирка в руке больше пятнадцати минут сильно прочищает мысли.
Упорядочивает.
Но тут есть одна хитрость — нужно изначально взять правильный ритм. Если попробуешь взять скалу нахрапом — то тебя не хватит даже на эти пятнадцать минут. Если попробуешь быть слишком активным — то будешь слишком сильно вовлечен в процесс прорубания этого бесконечного коридора, оттуда — туда.
Вся его длина, весь коридор, который прорубили поколения до меня, подсказывали мне, что не нужно торопиться. Важнее двигаться медленно, но постоянно. Наверное, те надписи на стенах на всех языках вселенной это и значили — иди, вгрызайся в скалу, но помни, что ты стоишь на плечах титанов, ты стоишь на плечах вечности позади. И впереди у тебя тоже вечность.
Просто иди, и тогда ты дойдешь.
Скалывай кусок скалы, один за другим, и тоннель приведет куда надо.
Если и не тебя, то кого-нибудь после тебя. Кого-нибудь, кто закроет крышку твоего саркофага.
Что было понятно, насколько медленно я здесь двигался, достаточно сказать, что только на третий день я вообще задумался о том, что куда-то надо девать породу.
Ответ лежал по дороге — в ближайшую пещеру. Она шире тоннеля и место там нашлось. Даже хорошо, мелким щебнем я подровнял кое-где пол.
Взмах, удар, не отбить руки. Когда появлялась хоть какая-то щель, я вгонял в нее клин, и пытался расшатать, отколоть, вырвать из скалы хоть какой-нибудь цельный камень. Большая удача, сразу отколоть целый камень. Обычно от скалы отлетала лишь мелкая крошка.
Символы множества миров укладывались у меня в мозгу. Даже не понимая их, я пробовал их запомнить. Нашел в одном из тупиков, на дне медленного ручья, небольшие залежи глины, наделал сырых табличек.
Написал на них те вертикальные лозунги с булыжников каменного мира. Без лавы они не смотрелись, и я быстро понял, что помню немного. Хорошо, если одну целую фразу и несколько отрывков, отдельных символов.
Но я старательно их переписал. Потом хотел обжечь дощечки, но передумал. Этот язык мне неизвестен, и мне неизвестно, что за надписи стягами стояли в мертвом вулканическом мире. Может быть, именно они и привели его к гибели.
Вспоминая те монолиты, оглядывая стены этого убежища, а начинал тихо верить в силу правильно написанного слова.
И не зная значений, не хотел делиться незнакомым знанием.
Я уничтожил эти таблички, и написал те же символы снова. Переписывал раз за разом, пока не уверился окончательно, что я не вспомню ничего больше, но и не забуду, что вбил себе в память. Не забуду достаточно долго, пока не доберусь до бумаги, и не смогу записать их для самого себя и покопаться в том, что я смогу вытащить из этих обрывков.
Я стал быстро запоминать, за последнее время изучив столько языков, получил много практики. Поэтому я продолжил. Собрал все надписи на латыни, которые нашел, и запомнил их — точно также, выписывая их на глиняные дощечки, заучивая их в длинных переходах. Их и уничтожать не надо было, поэтому я просто складывал дощечки и брал новые, периодически возвращаясь к архивам, если мне начинало казаться, что я забывал что-то из уже изученного.