— Пристань отсюда в двух шагах. Императрица очень любит ходить пешком.
— Она и теперь еще красавица, это правда! Говорят, у нее был когда-то роман с графом Андраши. Или с кем-то еще? Кажется, с принцем Уэльским?
— Мало ли что о ней рассказывают. Может быть, нет ни слова правды. Старый император по сей день страстно влюблен в нее.
— А как же его Катерина Шратт? Но я так вам благодарна, что вы меня пригласили! И как она одета!
—Все заказывает в Париже у Ворта, — сообщила госпожа Майер. И обе дамы подумали: хоть бы один день пожить так, как живет эта женщина.
После ухода приятельницы между супругами произошел обмен мнениями. Гостиница «Бо-Риваж» нисколько не нуждалась в рекламе, но исполнить желание доктора Кромара было им не по силам. Г-жа Майер опять вошла в телефонную будку и на следующий день, 10 сентября 1898 года, в «Журналь де Женев» и в двух других главных газетах города появилась заметка: «Ее Величество, Австрийская Императрица прибыла в Женеву со своей свитой и остановилась в гостинице «Бо-Риваж». В этом сообщении никто утром ничего странного не нашел, прочли его не без удовольствия. Но к вечеру того же дня во всем мире люди проклинали и женевские газеты, и хозяев гостиницы, и швейцарскую полицию. А нахлынувшие в «Бо-Риваж» репортеры из разных стран, строго и подозрительно глядя на совершенно растерявшихся хозяев, требовали ясного ответа: кто же именно дал газетам эту заметку?
II
На пароходе по дороге из Преньи в Женеву Елизавета много говорила, была в хорошем настроении духа, что с ней в последние годы случалось очень редко. Ирма Старэй лениво слушала, но старалась все запомнить. Она записывала разговоры императрицы, собиралась написать о ней книгу, — разумеется, не теперь, а когда-нибудь позднее. Графиня боготворила Елизавету, — ее полагалось не просто любить, а именно боготворить, — и считала ее высшим существом, И в самом деле было в ней что-то необыкновенное, малопонятное. «Вот бы ей всегда так завтракать и пить шампанское вместо молока,» — грустно думала графиня. Жизнь при императрице была нелегкой. Вечные переезды без цели, без причины, без дела утомляли госпожу Старэй. Развлечений было мало, надежд на что-либо лучшее почти никаких. И обычно разговор надо выло вести в высоком, несколько утомительном тоне. Записывая, графиня замечала, что императрице случается и повторяться: из книги придется многое вычеркнуть, да еще будет ли книга и можно ли будет все сказать? Императрица часто говорила резко и насмешливо о самых высокопоставленных людях мира.
Они сидели на палубе в парусиновых креслах. Как всегда, императрица выбрала место, где людей было меньше, а от проходивших закрывалась веером. Вначале они говорили о Преньи, о завтраке, о коллекциях баронессы Ротшильд.
— ...Император, верно, будет не очень доволен тем, что Ваше Величество завтракали у Ротшильдов, — сказала графиня. Изредка надо было подавать реплики, и это было самое трудное. — Император ведь, кажется, ездит в гости только к коронованным особам?
— Прежде он своим генерал-адъютантам не подавал руки, если они не принадлежали к самой высшей титулованной знати. Император — человек другой эпохи, ему надо было родиться тремя столетиями раньше. Но и Габсбурги понемногу делают уступки времени, правда медленно, — сказала, улыбаясь, императрица. — Какая роскошь в этой вилле! В Бурге, в Шенбрунне хотят думать, будто банкиры смешны, когда нам подражают. Они действительно смешны, но точно так же все смешно у нас, только у нас этого не замечают по долгой привычке. У меня тридцать поколений, живших роскошной жизнью, у них, верно, не более трех. Однако этого совершенно достаточно, чтобы научиться всей нашей мудрости. Они понемногу приходят на смену нам, а на смену им, вероятно, скоро придут вон те. — Она показала взглядом на проходившего по палубе матроса. — И те тоже скоро всему научатся, и ничего особенно несправедливого в этом не будет.
— Я знаю, вы либералка, Ваше Величество, — сказала графиня, опять чтобы что-либо сказать.
— Больше того, я революционерка, — смеясь, сказала Елизавета. — Меня в первый раз признали революционеркой сорок пять лет тому назад. До меня все австрийские императрицы носили ботинки и туфли один день, а затем выбрасывали. Я осмелилась нарушить эту вековую традицию. Затем я стала употреблять пудру и зубной эликсир, это было еще ужаснее. Еще позднее я стала курить и вызвала скандал на весь мир. Меня с тех пор дружно ненавидят во всех австрийских дворцах.
— Во всех венгерских дворцах вас обожают. И не только во дворцах, но и в крестьянских избах.