Начинался боевой будничный день.
Толстощекий крепыш Федя Ищенко, механик Анохина, теперь «безлошадный», как называли в таких случаях оставшихся без машин и экипажей, помогал техникам третьей эскадрильи готовить самолеты к боевым вылетам.
Эскадрилья занимала северо-западную окраину аэродрома. В километре от нее, на пригорке, располагались зенитные батареи. Их разделял крутой, глубокий овраг, уходивший к небольшому, похожему на лошадиную голову, озеру. Вдоль оврага тянулся густой темный лес. Слежавшиеся комья снега сдавили его, приплюснули, и от этого он казался печальным, угрюмым, и только там, где лесная полоса огибала стоянку, красовались, словно родные братья, высокие стройные тополя-великаны. Под их густыми заснеженными ветвями в удобном капонире стоял самолет командира эскадрильи, вправо и влево от него, по опушке леса, по звеньям — остальные.
Яркие лучи восходящего солнца серебрили огромные крылья «ильюшиных», этих «летающих танков», играли на стеклах приборов, колпаков кабин, заливали ослепительным блеском холмы и сопки. Грозно и неподвижно глядели стволы пулеметов и пушек, от прогретых моторов шел пар, пахло бензином. Возле землянки оружейников, куда обычно собирались на перекур, мотористы загружали автомашину бомбами и боеприпасами. Они оживленно переговаривались между собой, шутили. Летчики и воздушные стрелки, уже получив задание и ожидая сигнала к вылету, находились тут же, у самолетов. Они помогали техникам подвешивать бомбы, проверять вооружение, приборы, оборудование.
Глядя на них, на этих расторопных, задорных ребят, на эти по-деловому возбужденные лица, как-то не верилось, что вот сейчас, всего через несколько минут, они уйдут туда, за линию фронта, на запад, навстречу опасности и смерти. Говор и шутки не смолкали по-прежнему.
Один лишь Ищенко был угрюм и невесел.
«Вот бы Анохина сюда», — размышлял он, не обращая внимания на чей-то забавный рассказ, то и дело прерываемый дружными взрывами хохота.
— И где-то он теперь? Неужели погиб? Э-эх, пропал парень…
Ищенко и не заметил, что последние слова произнес вслух.
— Ты чего это вздыхаешь? — повернулся к нему техник звена Вайя Афанасьев.
Высокий, сутулый, в коротком полушубке и валенках, он казался вдвое выше Ищенко. Вот он степенно отер со лба пот, отставил в сторону ящик с инструментом и, покачиваясь из стороны в сторону, подошел к приятелю.
— Ты чего это? А? Да еще перед вылетом, — с укоризной заметил он Ищенко и покачал головой.
— Да так, — отмахнулся тот и, помолчав, добавил с грустью — Командир-то, говорю, погиб, наверно…
— Не вернулся — это не значит, что погиб, — солидно возразил ему Афанасьев. — Почему ты думаешь, что он не вернется? Вон в тридцать пятом полку Алексей Печников на шестые сутки вышел. А тут три дня — ерунда.
— Нет, нет, не говори, Ваня, — не унимался Ищенко, а сам пытливо поглядывал на него своими раскосыми глазами.
— Точно тебе говорю, — убежденно продолжал Афанасьев. — Таких случаев у нас немало. Вот, взять к примеру Софронова, Иванцова, да всех и не упомнишь. А Анохин ведь любому из них сто очков вперед даст.
— Это-то верно, да вот только…
Ищенко и сам не верил в гибель Анохина, но он нарочно вызвал приятеля на такой разговор. Ему нравилось, когда возражали.
«Значит, не я один так думаю. Не я один!..» Но стоило лишь кому-нибудь согласиться, что его летчик и стрелок погибли, как Ищенко резко обрывал не в меру сочувствующего:
— Погибли! А ты откуда знаешь? Пророк нашелся! Вернутся они! Живы!
Вот и сейчас ему было приятно, что Афанасьев спорил с ним, и он мало-помалу успокоился.
В это время к самолету подошел командир эскадрильи.
— Ну как, товарищи, готовы? — обратился он к техникам. — Через десять минут вылет.
— Все в порядке, товарищ майор! — ответил Афанасьев. — Не задержим.
— А помнишь, Ваня, — вдруг снова заговорил Ищенко про Анохина. — Помнишь, когда он под Новый год с задания вернулся?
Афанасьев кивнул головой.
— Так вот, поверишь ли, живого места не было на самолете… Подвинти. Еще немного. Вот так. Хорош… Пробоин пятьдесят, — продолжал Ищенко. — Приборы — вдребезги, фонарь — разбит, стабилизатор — как решето. «Где же это, — говорю я ему, — вас так угораздило?» — «В небушке, Федя, в небушке, — отвечает он и смеется. — Тесновато, — говорит, — в воздухе было, вот и пришлось схватиться с фашистом». — «А как же, говорю, вы летели на такой машине? Ведь это не самолет теперь, а одни дыры какие-то, телега. Теперь ведь ему только один путь — на свалку или в музей». — «Что ты, — говорит, — Федя? Зачем в музей? Матчасть работала исправно. Так и в формуляре запиши. Правда, кренит, заваливает слегка вправо, а так ничего, хорошо». Вот и поговори с ним после этого. А молодец! Отчаянный парень! — не без гордости закончил Ищенко.