— Он этого гада почти что на моих глазах срезал. Помнишь, Глеб, мы тогда на переправу ходили, по два захода еще делали. — Потом повернулся к Кошкареву — Ты тогда с нами не летал, в резерве сидел. Кстати, это какой же, выходит, у него был сегодня вылет?
— Десятый, никак, — неуверенно ответил Кошкарев. Он теперь уже сплошь был красным. Но голос звучал как надо. — Курков раньше меня начал летать, вы знаете. Пока я к вам в экипаж не попал, он уже вылетов семь, наверное, сделал. Тогда и «мессера» сбил.
— Ну, а к награде-то его за это хоть представили?
Задав этот вопрос, Башенин почему-то в упор посмотрел на Кошкарева, словно это Кошкарев был ответствен за представление стрелков-радистов к наградам. Кошкарев в ответ неопределенно пожал плечами — откуда, дескать, мне знать. Тогда опять заговорил Овсянников.
— Представить-то, конечно, представили, — внушительно заявил он. — Да ему-то теперь что? Нужна теперь ему эта награда! Как же! Не возьмешь же ее с собой в могилу? Ему теперь никаких наград не надо — отвоевался, парень…
Какое-то время Башенин посидел молча, потом ни с того ни с сего вскипел:
— Как это не надо? А дом, а семья? Ему не надо, зато другим надо. Разве дома у него, родным, не приятно было бы узнать, что их сын награжден, скажем, боевым орденом, награжден за отвагу и мужество, проявленные в боях за Родину, а не за что-нибудь другое? — Потом, спохватившись, что у Куркова давно уже не было ни семьи, ни родных и что, выходит, кипятится он зря, закончил уже без всякой запальчивости — И почему это у нас не принято в орденах хоронить, тем более на фронте? Жалко, что ли, им этих орденов? Честное слово, будь моя власть, я бы приказал хоронить только в орденах, при всех, так сказать, регалиях. Заслужил, значит, и в могилу с собой забирай, как это в далекие времена делали. Так нет ведь…
Но его никто не поддержал, и разговор на этом кончился…. А потом были похороны Куркова.
Кладбище находилось недалеко, сразу же за стоянкой третьей эскадрильи, у обрыва над рекой, и гроб с телом несчастного несли попеременно на руках — добровольцев нашлось хоть отбавляй, особенно из стрелков-радистов первой эскадрильи, из которой был погибший. Был среди них и Кошкарев. Но Кошкарев не столько нес гроб, сколько мешал другим — рядом с рослыми, здоровенными парнями из первой эскадрильи он выглядел просто лишним.
Башенин, наоборот, вперед не лез, шел позади всех, а на гроб старался вообще не смотреть — сколько уж был на войне, а все не мог привыкнуть к таким зрелищам. Когда же гроб все-таки попадал в поле зрения, глаз не отводил и искренне удивлялся, что гроб слишком велик для Куркова — в жизни, он знал, Курков ни ростом, ни дородностью не отличался, был таким же щуплым и низкорослым, как Кошкарев, а тут получалось, что хоронили не меньше как богатыря — видать, в БАО плотнички перестарались.
Рядом с Башениным, глядя куда-то вбок, словно тоже считал себя здесь лишним, вышагивал Овсянников в своих огромных, сорок четвертого размера, сапогах. Башенин краешком глаза видел, что из голенища левого сапога Овсянникова выглядывало ушко, но ничего не говорил — не хотел, хотя ушко его почему-то раздражало. Раздражал Башенина и незнакомый ему офицер из БАО, шедший впереди и поминутно оглядывавшийся на них с Овсянниковым с таким видом, словно хотел просветить неразумных, что это был за человек такой Курков. И этот офицер еще непрестанно кашлял, и кашель его тоже был неприятен Башенину, но чтобы приотстать от этого офицера на шаг-два или перейти на другую сторону дороги, не думал, продолжал упорно шагать за ним след в след.
Когда пришли на кладбище — три могилы, уже успевшие осесть и осыпаться, хотя кладбищу не исполнилось еще и двух месяцев, — случилась небольшая заминка: передние не знали, куда опустить гроб — мешали дерево и соседняя могила. Наконец по нетерпеливому знаку начальника штаба полка гроб опустили чуть в стороне от могилы, использовав для этого небольшой бугор. И тут же, еще люди, несшие гроб, не успели стереть со лбов испарину, зазвучали речи — видать, устроители похорон получили указание с этим делом особенно не тянуть. Что говорили выступавшие, Башенин не слушал — намеренно встал в стороне и хмуро глядел на небо, пытаясь определить, будет завтра летная погода или не будет. Однако когда речи смолкли и гроб начали опускать в могилу, не выдержал, тоже подошел к могиле, тоже вместе со всеми стал бросать в глубокую холодную яму комья желтой и мокрой еще от дождя земли. Потом, вытерев руки пучком травы, вместе со всеми разрядил над свежим холмом пистолет и первым, не дожидаясь, когда тронутся остальные, быстро зашагал обратно.