— Представьте себе, они даже надзирателей обвели вокруг пальца, — с воодушевлением продолжал он. — Но, позвольте, я вернусь к началу рассказа. Вот, например, книги, которые читал Петровский: Дарвин — «Путешествие на корабле „Бигль“», Бельтов — «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», Маркс и Энгельс — «Манифест Коммунистической партии», Владимир Ильин — «Развитие капитализма в России». Таков, господа, далеко не полный список прочитанных этим Робеспьером книг. Петровский, как видите, не терял времени зря…
— Как интересно! — восхищенно произнесла Лариса.
— Вы хотите увидеть Петровского? — спросил Шуликовский.
— Очень, если можно…
— Девушка в тюрьме? Брр! — брезгливо поморщилась Елизавета Андреевна…
— До сих пор мы вслед за народниками повторяли, — говорил по дороге Шуликовский, — что Россия, в отличие от Западной Европы, пойдет иным, самобытным путем, что нам идеи социализма не страшны, что марксизм подходит лишь для Запада… Теперь же видно, что идеи социализма не миновали и Россию. С этим фактом не считаться нельзя. Революционеры стали другими. Раньше революционера за участие в террористическом акте молено было казнить. Кровь за кровь. Вполне логично. А теперь? Теперь революционеры читают книги, просвещают рабочих и крестьян, несут, так сказать, свет во тьму. За что же их судить, спрашиваю я вас, Леся?
— Не знаю…
Рассказ молодого юриста взволновал Ларису. Ее восхитили люди, брошенные в тюрьму. Они не бездействуют, не впадают в отчаяние, а используют время для самообразования, тянутся к культуре. Ее поразили энергия заключенных и их самоотверженная борьба. Она, образованная девушка, о книгах, изученных Петровским, впервые услышала только от Евгения!
Как же нелепо и неразумно устроен мир: люди, которые неудержимо тянутся к знаниям, сидят за решеткой, а лодыри и бездельники занимают места в средних и высших школах, учатся по принуждению, чтобы потом властвовать и управлять трудовым народом. Да и сама она, вероятно, ничуть не лучше тех лоботрясов. Ее тоже с детства холили, красиво одевали, кормили вкусными блюдами, укладывали в чистую, мягкую постель. С самого рождения… До того страшного дня, когда с Кавказа пришло известие о гибели отца и матери, попавших в железнодорожную катастрофу…
За тюремными воротами на Ларису повеяло холодом.
Узнав о цели посещения, канцелярист в тюремной конторе весело бросил:
— Сейчас устроим.
Лариса растерянно осмотрелась.
— Садитесь, Лариса Сергеевна, — подвигая стул к зарешеченному окну, пригласил хозяин конторы. — Отсюда вам удобнее наблюдать за Петровским, свет из окна будет падать прямо на него.
«Наблюдать…» — неприятно резануло ее. Села, не зная, куда девать руки. «Неловко приходить сюда и подглядывать за чужой жизнью», — вдруг мелькнула мысль.
Конвоир ввел Петровского.
— Садитесь.
— Спасибо.
Петровский сел, запахнув полы серого тюремного халата, огляделся. Канцеляриста и Шуликовского он уже знал, а девушку видел впервые. «Кто она?» — подумал Григорий. Невольно вспомнил о том, что в последнее время его показывают слишком часто, и это начинало ему надоедать.
— Вы, как и прежде, настаиваете на том, что вас незаконно держат в тюрьме? — спросил Шуликовский.
Лариса украдкой поглядывала то на Петровского, то в окно, за которым возвышались, заслоняя свет, высокие кирпичные стены.
— Я уже об этом говорил, но, если нужно, могу повторить: меня посадили в тюрьму незаконно.
Лариса прислушивалась к твердому голосу Григория.
— Вы читаете научные книги…
— Простите, до сих пор я не думал, что человека можно бросить в тюрьму за чтение книг… — язвительно заметил Петровский.
Шуликовский выразительно посмотрел на Ларису: а что я, дескать, говорил?
— Вы — донкихот… Воюете с ветряными мельницами, — с пафосом начал Евгений.
— Неужели? — поднял брови Григорий. В его тоне звучала неприкрытая насмешка.
— Да, да, именно донкихот. Мне непонятна ваша слепая вера, которая ни на чем не основана. Во что вы верите? В миф, в ничто. Именно в ничто! — Шуликовский волновался, и это удивило Ларису, считавшую его опытным бойцом словесных баталий. — Как можно говорить о равенстве, абсолютном равенстве на земле? Неужели вы всех собираетесь сделать министрами или царями?
Теперь Петровский знал, для чего его сюда привели: до сих пор на него глазели чиновные особы, теперь пришла очередь барышень.
— Вы пригласили меня сюда, чтобы затеять дискуссию? — усмехаясь, спросил он. — Вам, проповеднику покорности и смирения, чтобы закончить этот разговор, я вот что скажу: родиться рабом — не грех, но мириться с этим, а еще хуже — отстаивать свое и чужое рабство — позор.