— Мы абсолютно убеждены, что русская демократия вместе со всем народом даст решительный отпор врагу и защитит свою родную землю и культуру, созданную потом и кровью поколений!
Зал бурно зааплодировал. Неподвижно сидели только одни социал-демократы.
Еще не смолкли аплодисменты, когда на трибуну поднялся меньшевик Хаустов, чтобы от имени двух социал-демократических фракций прочесть декларацию.
Хаустов читал уже последние абзацы, но большевистские депутаты так и не услышали наиболее резких формулировок, направленных против войны, из-за которых накануне они до хрипоты спорили с меньшевиками: Хаустов их пропустил…
И все же притихший зал услышал решительное «нет» войне. «Народы России, так же, как и все народы, вовлечены в войну помимо их воли, по вине их правящих кругов, считаем нужным подчеркнуть все лицемерие и всю беспочвенность призывов к единению народа с властью», — говорилось в декларации.
Родзянко наклонился всем корпусом вперед:
— Господа, члены Четвертой Государственной думы, сейчас мы приступим к нашей самой ответственной и наиболее торжественной обязанности — голосованию военных кредитов…
Григорий Иванович рывком поднялся с места, за ним — остальные большевики.
— Голосовать за воину — позор! — прозвучал на весь зал: громкий голос Петровского. Он направился к центральному проходу, следом за ним Бадаев, Муранов, Шагов.
В зале засвистели. Пуришкевич что-то кричал, подняв сжатые кулаки.
— Христопродавцы!
— Изменники!
— На виселицу!..
После трудного и долгого кружения по свету Федор Самойлов наконец вернулся в Россию.
Петербург, переименованный в связи с войной в Петроград, встретил его пасмурной погодой, холодом и тоской. Торчали на посту насупленные городовые в длинных черных шинелях. Мальчишки-газетчики бодро выкрикивали тоненькими голосами новости о блистательных победах на фронтах, о прославленном русском богатыре, который заколол знаменитым русским штыком полторы дюжины врагов.
Григорий Иванович и Доменика Федоровна, Муранов, Шагов и Бадаев с радостным изумлением смотрели на худого, неузнаваемо изменившегося Самойлова.
— Я абсолютно здоров, не смотрите на меня так, — сказал он.
— Именно здоровые нам и нужны, — с подъемом проговорил Григорий Иванович. — У нас тут, брат, дела… Но прежде всего расскажите, откуда приехали и кого видели.
— Вам, Григорий Иванович, и всем остальным сердечный привет от Владимира Ильича и Надежды Константиновны, — сказал Самойлов.
— Ульяновых я не видел почти два месяца, — произнес Петровский.
— Сейчас они в Швейцарии, Владимир Ильич передал тезисы о войне. — Самойлов достал из внутреннего кармана пиджака несколько тонких листов бумаги и вручил их Петровскому.
Григорий Иванович, улыбаясь, сказал:
— Как раз этого нам и не хватало. Спасибо вам, Федор Никитич.
— А мне за что? — искренне удивился Самойлов. Пятерка рабочих депутатов с прибытием Самойлова была наконец в полном сборе. Обсудив ленинские тезисы о войне, они наметили провести нелегальное совещание с участием членов большевистской фракции Думы и представителей партийных организаций крупных промышленных центров России.
Третий день шло совещание в предместье Петрограда — Озерках.
В небольшой комнате дома конторщика Гаврилова было душно, говорили уже несколько часов подряд, однако представители партийных организаций Питера, Харькова, Иваново-Вознесенска, Риги, как и раньше, выступали с жаром и слушали внимательно. Лампу не зажигали, хотя начало темнеть. Григорий Иванович дочитал ленинский документ, поднял голову:
— Переход империалистической войны в гражданскую — единственно правильный пролетарский лозунг!
Вдруг послышались какой-то шум, топот тяжелых сапог, потом громкий стук. Все насторожились. Хозяйка открыла двери, и разъяренные полицейские ввалились в комнату.
— Руки вверх!
Жандармский ротмистр протянул ордер на обыск и арест. Петровский прочитал бумагу. Возвращая ее офицеру, сказал:
— Мы этого не допустим. Я и эти мои товарищи — члены Государственной думы. Закон о неприкосновенности депутатов вы, надеюсь, знаете? Вот мой мандат!
— Мы собрались на семейный праздник, — спокойно произнес Муранов.
В доме действительно пахло пирогами. Стол был заставлен закусками — все совещание проходило под видом празднования юбилея супружеской жизни Гавриловых.
Ротмистр скомандовал:
— Отойти от окна, депутатам сесть здесь, — показал он на свободные места возле стола.