Завернули в бакалейную лавку. Фунт черного хлеба стоил шесть копеек, белого — одиннадцать, фунт сахара — двадцать шесть. А какая дорогая посуда! Стакан — тридцать пять копеек, блюдце — двадцать.
— Знаешь, Григорий, — сказал Бадаев, когда они вышли из лавки, — я не знаю, как быть… Подсчитал, что в месяц на одного человека нужно хотя бы рублей двадцать, но где их взять? Нам, людям городской профессии, здесь работать негде. А приедет семья…
— Да… Зверья тут много, птицы, только как их добыть? Голыми руками не возьмешь, — Григорий Иванович остановился возле своего дома.
Постояли они, погоревали да и разошлись. У Бадаева — маленькие дети, а у него — гимназисты. Если они будут с ним, значит, не смогут учиться. Интересно, что по этому поводу думает Доменика? Наверное, скоро от нее придет письмо.
Взял сетку от мошкары, которую ему подарили товарищи, надел на голову и отправился в тайгу за ягодами. Вокруг краснела и чернела смородина, синела голубика, манила сочная и сладкая ежевика, по виду напоминавшая малину.
Вернувшись домой, Григорий Иванович у своего дома увидел стражника, который обеими руками отмахивался от мошкары.
— Ссыльный Петровский, вам нужно явиться в полицейский участок.
«Начинается», — подумал Петровский. Не заходя домой, направился в участок. Пристав в вылинявшем серо-зеленом мундире дремал, но, услышав шаги, вскочил и громче, чем нужно, выпалил:
— На ваше имя поступило письмо. Вот разрешение, идите на почту и получите.
«Ясно, — подумал Петровский, — каждый наш шаг и каждое написанное слово проверяется».
Ночью спал плохо, вспоминая полученное из дома письмо. Доменика с трудом сводит концы с концами, скоро у нее экзамены на курсах, недавно нашла работу. А он ничем не может помочь. Нет ничего хуже вынужденной бездеятельности! Сейчас самое главное — не терять времени даром, а заняться самообразованием. Во что бы то ни стало! Нужно достать книги, бумагу, карандаши. Необходимо записывать свои впечатления, по возможности работать среди людей, и тогда жизнь по-прежнему станет волновать и радовать. Долго не мог уснуть: одна мысль набегала на другую, словно морские волны.
Повернулся на другой бок. Что-то зашуршало под окном. Вскочил, распахнул настежь дверь. Перед ним стоял молодой олень, на сильных ветвистых рогах он держал огромное красное солнце…
— Свобода придет! — радостно подумал Григорий Иванович, жадно вдыхая свежий, прохладный воздух…
Как-то в конце июля к Петровскому явился запыхавшийся стражник.
— Фу! — вытирая толстое раскрасневшееся лицо, выдохнул он. — Собирайтесь в участок.
— Зачем!
— Так приказано.
В участке уже были Шагов и Бадаев.
— Согласно распоряжению Енисейской тюремной инспекции, вам надлежит переехать в село Елань. Принести арестантскую одежду, — приказал пристав стражнику.
«Снова тюремная роба», — мелькнуло в голове Петровского.
— Я ехать не могу, — решительно выступил вперед Шагов.
— И я — тоже, — присоединился к нему Бадаев.
— Почему?
Они объяснили, что только сегодня получили телеграмму о приезде жен и детей. Пристав недовольно поморщился:
— Морока мне с вами…
Но отправить их не решился, и Бадаев с Шаговым остались ждать в Монастырском своих близких.
Григорий Иванович тепло попрощался с товарищами, Яковом Михайловичем и Клавдией Тимофеевной.
На следующее утро Петровский и Муранов спустились к Енисею. У берега уже качались две лодки с охранниками. Вышли из устья Тунгуски, обогнули остров. Скрылись из виду друзья, стоявшие на берегу, скрылось Монастырское. Перед ними раскинулась бескрайняя панорама тайги — безбрежный океан зелени, перерезанный сверкающей широкой лентой реки. Изредка на берегу мелькали деревушки, напоминающие маленькие украинские хутора.
— Усь!.. Усь!.. — подгоняли охранники запряженных в длинные лямки собак, которые бежали по берегу и тащили лодки.
Заскрипело, заскрежетало под днищем — сели на мель.
— Та!.. Та!.. Та!.. — остановили они собак.
Все вылезли из лодок, закатали штаны и стали толкать их на глубину. Солнце припекало, а вода была ледяной. Попали в сильное течение.
— Пац!.. Пац!.. — закричали охранники.
Обученные собаки быстро и ловко прыгнули в лодки, чтобы некоторое время побыть в роли пассажиров.
Остановились на короткий отдых, покормили собак и снова в путь.
Разве тут убежишь?.. Разве скроешься от всевидящего жандармского ока? Тайга не примет тебя в свои зеленые объятия, а если и примет, то навечно — недолго проплутаешь ее нехожеными тропами: зверь и голод быстро одолеют. Немногим удалось уйти отсюда.