— Я это чувствую, — ответил Виталий.
Голоса, доносившиеся с кухни, зазвучали громче, потому что дверь открыли. В комнату вошел Борисов с пухлой папкой подмышкой. Беглым, но внимательным взглядом оценил диспозицию.
— Ну, что? Ты все о сектантах разузнал?
Виталий вопросительно посмотрел на Ольгу.
— Да, наверное, того, что я рассказала, будет достаточно. Если появится необходимость, мы ещё об этом поговорим... Потом.
— Непременно, — заверил капитан.
— Ну, вот и хорошо... — Борисов положил папку в дипломат и выжидательно остановился около двери. — Спасибо за чай, нам пора. Надеюсь, что вы понимаете всю секретность сообщенной вами информации...
— Конечно, конечно, — перебил его Кузнецов. — Можете быть абсолютно уверены в нашем молчании.
— Умрём под пытками, а тайны не выдадим, — совершенно серьезно сказала Ольга, и Виталию почему-то показалось, что она знает намного больше, чем сказала ему. Всю дорогу, пока они с майором шли к ближайшему скверику; Ларькин развлекался тем, что представлял себе Ольгу под пытками.
Митяево, 24 мая 1998 года.
Иван дождался, пока мать пойдет доить корову, и незаметно выскользнул из дома. Меньше вопросов — и всем спокойнее. К дому Данилы, или сионской горнице, как называли свой молельный дом хлысты, Иван почти что бежал — Данила сказал «приходи в семь», а сейчас почти восемь. ещё подумает, что он, Иван, не хочет видеть ни его, ни других братьев.
Данила, в длинной белой рубахе, подпоясанной красным поясом, ждал его на крылечке.
— Пришел? Вот и хорошо. Все уже собрались, тебя только ждем. Ну, заходи, заходи.
Просторная изба Данилы была почти битком набита народом. В углу тускло поблескивали зажженные свечи, и сладко пахло ладаном. Иван протиснулся между стоящими у самого входа и встал, прислонившись к стене. Вслед за ним зашел Данила; увидев его, народ мгновенно умолк, и в комнате стало совершенно тихо, слышно было только потрескивание стеариновых свечей. Данила помолчал, собираясь с мыслями, и, размашисто перекрестясь, начал:
— Братья и сестры! Помолимся дружно, порадеем Христа ради.
Толпа оживилась, и десятки рук замелькали в воздухе, творя крестное знамение. Данила запел:
— Боже ты наш, Боже, Боже, отец наших... Братья и сестры, собравшись в тесный круг, тут же подхватили:
— Услыши ты, Боже, сию ти молитву, Сию ти молитву, как блудного сына, Приклони ты ухо к сердечному стону, Прими ты к престолу текущие слезы, Пожалей, Создатель, бедное созданье. Предели нас, Боже, к избранному стаду, Запиши, родитель, в животную книгу, Огради нас, бедных, своею оградой...
Иван стоял рядом с Данилой и тоже пытался подпевать. Слов он толком не знал, мотив тоже не удавался, но он мычал изо всех сил, стараясь войти в то удивительное, восторженное состояние, которое обычно посещало его на радениях корабля.
Люди божьи допели свою песню и отошли из середины комнаты. Данила встал на колени и, кланяясь во все стороны и крестясь обеими руками, заголосил:
— Простите меня, братья и сестры! Простите меня, Христа ради, недостойного. Ради духа святаго, ради мати нашей Богородицы, простите меня, грешного!
Братья и сестры, все по очереди, подходили к нему и, падая на колени и крестясь на него, как на икону, говорили:
— Прости ты нас, батюшка, и благодать духа святаго призови на нас, грешных.
Иван тоже подошел к кормщику Даниле, и, опускаясь на колени, он уже чувствовал, как горячий ком подкатывает к горлу и глаза начинают чесаться от выступающих слез.
Данила поднялся, подошел к столу, вынул из него толстенную книгу в потрепанном кожаном переплете и, открыв наугад, начал читать нараспев:
— Ибо так говорит Господь Бог: вот, я сам отыщу овец моих и осмотрю их. Как пастух проверяет стадо своё в тот день, когда находится среди стада своего рассеянного, так я пересмотрю овец моих и высвобожу их из всех мест, в которые они были рассеяны в день облачный и мрачный...
Потом Данила всё так же нараспев читал жития каких-то, ещё неведомых Ивану святых. И от рассказа о том, как все эти люди страдали и отдали свою жизнь за Христа и за веру, Ивану становилось больно и хорошо, и он представлял, как тоже, если будет необходимо, отдаст свою жизнь за Христа.
Закончив читать, Данила поднялся из-за стола.
— Скажи слово, батюшка, просвети нас, неразумных, — раздались голоса в толпе.
Данила оглядел свой корабль с отеческой улыбкой на просветлевшем лице и стал говорить поучение.
— Слушайте Бога, прославляйте Господа. Духом Божьим живите и телеса ваши наполняйте пищей духовной, а не животной. Плоть смиряйте, умерщвляйте без жалости, ибо только духом жив человек, а плоть — от врага. Храните телесную чистоту, но и о чистоте слов и помышлений ваших не забывайте. Помните, что враг не дремлет и только и ждет вашей погибели. Пост, труды тяжелые и целомудрие хранят плоть в чистоте. Объедение, пьянство и блуд разрушают её. Покаяние и молитва хранят чистоту духовную, празднословие и мысли греховные ведут к погибели. Созиждете в себе сердце чистое и дух правды храните в душах своих...
Не успел Данила закончить свое поучение, как кто- то в толпе запел:
— Тайно восплещем руками.
Тайно воспляшем, духом веселяще
Духовные мысли словесно плодяще!
Яко руками, восплещем устами —
Дух Святый с нами, Дух Святый с нами...
Братья и сестры, собравшись в тесный круг, стали водить хоровод, притопывая ногами и подпрыгивая на месте. Иван шел вместе со всеми, так же подпрыгивая и притопывая...
Постепенно нестройный поначалу хор людских голосов начинает сливаться в единое мощное пение, притопывания, и подпрыгивания перестают быть хаотичными, превращаясь в единый строгий ритм. Реальность куда-то уходит, Иван смотрит по сторонам, но лиц больше не видит: все сливается в одно кружащееся пятно. Какая-то женщина выбивается из хоровода и, выбегая на середину круга, с криком «Накатило!» падает на пол. У неё судороги, глаза закатываются, голова бьется об пол...
— Дух снизошел, дух снизошел! — раздается в толпе.
Тут же хоровод распадается. Кто-то в изнеможении валится на пол, кто-то отходит к стене. Около десяти человек остаются в центре комнаты. Задрав головы, они начинают быстро вращаться, бормоча какие-то непонятные слова. Иван тоже кружится; «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного» — сначала ещё шепчут его губы. Потом голос перестает слушаться, комната постепенно исчезает, и Ивану начинает казаться, что он видит затылком, причем не только то, что находится в комнате, но и намного дальше — все село, потом весь мир. В голове возникают какие-то странные яркие картинки. Вот Иван маленький, мать держит его на руках.,. Он в школе, его вызывают к доске, он не знает, что отвечать, и от этого густо краснеет... Армия, толстенный жлоб Колояров лупит его ногами по животу... потом остров, тот самый остров... голоса, невесомость, свет. Иван задыхается, он хочет остановиться, но не может. Весь мир кружится в такт одному Ивану известному ритму. Тело становится удивительно легким, а голова — светлой. Иван чувствует, как в самой середине его головы, где-то на уровне макушки, появляется крохотный комочек света. Комочек разрастается, заполняет всю голову, и свет через макушку начинает мощным фонтаном вырываться наружу. Иван пугается, и тут же ноги, сбиваясь с заученного ритма, уходят куда-то в сторону, Иван хватает руками воздух, но, не находя опоры, падает на пол. Вокруг всё звенит и кружится, но Иван проваливается куда-то внутрь, ему даже кажется, что он проходит сквозь пол. Он закрывает глаза и уплывает далеко-далеко...
Астрахань, 4 июня 1998 года.
Выйдя из дома Валентина Евгеньевича, Ларькин и Борисов добрели до ближайшего скверика и опустились на лавочку.
— Ну, и какие впечатления? — спросил Борисов, прикуривая сигарету.
— А что — люди как люди. Несмотря на то что уфологи. Барышня эта, конечно, странненькая. Всё про гороскопы мне какие-то говорила.