Григорьевна все говорила и говорила, иногда тяжело вздыхая и горестно всплескивая руками. Ларькин слушал её и думал, глядя в темное окно. Ни о каких пришельцах они, то есть митяевцы, явно не догадываются — это хорошо, никакой паники, значит, не предвидится. В этом прав был Валентин Евгеньевич. Но вот что интересно — какие-то уж слишком древние бесы тут водятся, если ещё отец Григорьевны с ними общался. База у них здесь постоянная, что ли. Приглянулось, наверное, Митяево. А что — воздух свежий, рыбка — тоже, народ на редкость нелюбопытный, отлавливать хвостатых не пытается, да ещё хлысты приезжают — кружатся, дышат, то есть бесплатное представление устраивают. Не жизнь, а малина со сливками. Тут тебе и хлеб насущный в виде рыбы и бесплатное зрелище в виде культурно-религиозной хлыстовской дискотеки. Я б на их месте тоже с места не сдвинулся. Так и записывал бы обычаи и тосты.
— Сынок, заболтались-то мы с тобой как! — Григорьевна посмотрела на часы. — Двенадцатый час уже. Пойдем-ка спать, постель чистую я тебе уже приготовила.
Виталий с некоторым трудом забрался на высоченное ложе, устроенное из обычной кровати при помощи нескольких матрацев и пары перин. Григорьевна, похоже, от широты душевной настелила ему все, что только было в доме. Ларькин по-борисовски хмыкнул, представив себя в роли принцессы на горошине, повернулся на бок и мгновенно заснул. Во сне он почему-то видел Ольгу. Она ходила вокруг Виталия, улыбаясь, как тогда, загадочно и немножко хитро, тихонько позванивала в серебряный колокольчик и говорила: «У тебя всё получится, всё получится...» Виталий пытался её остановить, поймать, но она как будто проходила сквозь его руки и опять, улыбаясь, говорила: «Тебя пустят, всё будет хорошо».
Утром, несмотря на желание подольше поваляться на мягких перинах, Ларькин, как и положено деревенскому жителю, поднялся с петухами. Плотно позавтракав сытными дрожжевыми блинами, он как бы невзначай вывел Григорьевну на разговор о Гороховых, спросив, у кого бы можно взять лодку — порыбачить. Выйдя на улицу, прямиком отправился в указанном бабулей направлении.
Домик как домик, ничем не отличается от других — такой же зелёненький. Ладно, сейчас нужно часок по селу помотаться, посмотреть, что к чему. А потом и к Горохову этому можно зайти.
Виталий дошел до берега: до самого горизонта, сколько ни вглядывайся, одна вода, посреди которой кое-где возвышаются кусочки суши. Он дотянулся до воды рукой — ничего, конечно, не парное молоко, но жить можно; попробовал на вкус — пресная. Обманул Большаков, не море здесь, а ещё Волга.
Ну, что ж, речка так речка, главное, что водоем. Ларькин быстро стянул с себя штаны и рубашку и с разбега нырнул. Хорошо! Он отплыл подальше от берега, лег на спину и стал смотреть на пронзительно-синее небо, покрытое огромными кучевыми облаками. Облака постепенно меняли форму, перетекая одно в другое, превращаясь то в старинные замки с резными башенками, то в морды каких-то сказочных чудищ. Виталий совершенно расслабился, и течение потихоньку понесло его. Он чувствовал, как вода ласково скользит по телу, и от этих нежных прикосновений ему хотелось закрыть глаза и замурлыкать от удовольствия. Мысли текли легко и свободно, и Виталий почему-то вспомнил, как чуть не утонул однажды. Ему было, наверное, лет пять. У родителей был отпуск, они взяли путевку в какой-то дом отдыха, расположенный на Волге. Было, как и сейчас, начало июня. Вода ещё как следует не прогрелась, и родители, опасаясь за довольно слабенькое в то время здоровье Виталика, не разрешали ему заходить в воду. Он жарился на берегу, постепенно покрываясь неравномерным ярко-красным загаром, обливался потом и мечтал только об одном — плюхнуться в воду или хотя бы повозиться у самого берега, сооружая песочный город. Но ему даже этого не разрешали. Улучив момент, когда родители, увлеченные игрой в дурака, отвлеклись от пристального надзора за своим отпрыском, Виталик потихонечку поднялся с полотенца, служившего ему подстилкой, и с разбега бросился в воду. Вода тут же накрыла его с головой. То ли берег был крутой, и глубина, превышавшая рост юного Ларькина, начиналась сразу же у берега, то ли Виталий попал в какую-то яму — этого он уже не помнил, но, едва войдя в воду, он сразу же начал тонуть, поскольку плавать по малолетству ещё не умел. Жадно хватая ртом воздух, он принялся изо всех сил барахтаться, но его затягивало все глубже и глубже; вода заливалась в рот и нос, и Виталию казалось, что толща воды над ним просто огромна. Инстинкт самосохранения подсказывал ему, что нужно кричать, звать на помощь, но какое-то дурацкое самолюбие мешало ему сделать это: во-первых, стыдно тонуть такому большому мальчику (а Ларькин в пять лет уже выглядел на все восемь), а во-вторых, от родителей, если узнают да ещё увидят, что он тонет, влетит непременно. И Ларькин молчал, как партизан, постепенно теряя силы и уже все реже выныривая на поверхность. Потом в какой-то момент страх ушел, и стало легко и спокойно. Виталий устал сопротивляться этой настойчивой стихии, стремившейся затащить его на самое дно; он решил расслабиться и посмотреть, что же там, на этом самом дне. Виталий закрыл глаза и начал покорно тонуть. Задыхаться он уже перестал, вода, затекавшая во все отверстия, ему уже тоже не мешала. Внутри стало темно и тихо, только в ушах почему-то раздавался мерный успокаивающий стук колес, и Виталий увидел себя въезжающим на поезде в длинный-предлинный туннель, в самом конце которого тускло горела лампочка... Потом раздался какой-то грохот, всплеск воды, встревоженные голоса. Ларькин открыл глаза и увидал яркий свет и прямо перед собой лицо матери, которая несильно хлестала его по щекам и что-то говорила. Виталик вспомнил, что с ним случилось, понял, что его вытащили, и от этого ему почему-то стало очень грустно, и он расплакался...
Ларькин перевернулся со спины на живот и посмотрел на берег. Да, далековато его унесло, течение- то здесь, оказывается, довольно сильное. Он вздохнул поглубже и, преодолевая сопротивление воды, поплыл к берегу, к тому месту, где оставил одежду.
Митяево, 6 июня 1998 года.
— Здравствуйте. Можно к вам? — Виталий, предварительно постучав, открыл дверь и увидел перед собой красивую полную женщину в темном халате, вытирающую тряпкой обеденный стол. — Хозяин дома?
Женщина удивленно посмотрела на него.
— Пожалуйста, проходите. — И, обернувшись, крикнула: — Андрей! К тебе пришли... А вы по какому делу? Вы не из милиции?
— Ну, что вы. Я не из милиции. Приехал вот на несколько дней по своим делам, порыбачить хочу. Вы мне лодку не одолжите? Я заплачу.
Дарья вопросительно посмотрела на Андрея, стоящего около двери и внимательно слушающего приезжего незнакомца. Андрюха замялся.
— Да нет. Лодку я не одолжу, к тому же мотор у неё иногда барахлит...
— Послушайте, я с моторными лодками обращаться умею. Я за сутки, так сказать, проката вам пятьдесят рублей заплачу. Ну, соглашайтесь. Я бы к другому кому-нибудь мог обратиться, но ведь сейчас сезон, все сами на промысел ходят. А вы, я знаю, пока не ходите.
— Откуда вы знаете? — недоверчиво спросил Андрюха.
— Мне Анна Григорьевна сказала, я у неё живу. Она-то и посоветовала мне к вам обратиться, — честно сказал Ларькин.
Андрюха призадумался. Деньги, конечно, сейчас были бы совсем не лишними. Ведь неизвестно, когда Андрюха на промысел отправится, а семью кормить нужно, и Наталье помочь. С другой стороны, лодка ведь — как любимая женщина, и в чужие руки отдавать её не хочется.
— А если так: я вас утром отвезу, а вечером вернусь за вами. Так пойдет?
— Ну что ж, пойдет, — такой вариант Ларькина как раз больше всего устраивал: он и с Андреем сможет поговорить, и на острове Андрей ему мешать не будет. — А забрать потом не забудете?
— Не забуду, — улыбнулся Андрюха. — Знаю я, каково это одному-то среди воды сидеть... Ну, значит, о цене договорились — полтинник. Завтра часов в пять приходи. Как зовут-то тебя?
— Виталий.
— Ну вот, значит, завтра, Виталий, и приходи. Сети или спиннинг хотя бы есть у тебя?