— Есть, — ответил Ларькин, на этот случай он захватил с собой складной спиннинг.
Остаток дня Виталий провел, гуляя по селу и заходя в попадающиеся на пути дома. Митяевцы оказались на редкость словоохотливым и гостеприимным народом. Из разговоров с местными жителями Виталий узнал, что раньше Митяево было довольно богатым селом, поскольку рыбный промысел процветал, митяевская артель план всё время перевыполняла, и премиальные, помимо вполне приличной зарплаты, выплачивались регулярно. Теперь же жизнь пошла другая, каждый за себя, рыбколхоз как бы существует, но всё это только на бумажке, а на самом деле никому ничего не нужно, и зарплату митяевцам задерживают на целых полгода. ещё Виталия предупредили, что теперь в селе стало небезопасно и что, выходя на рыбный промысел, нужно бы с собой если не ружьишко, то хоть топорик прихватить.
Местный фольклор своим разнообразием Виталия не побаловал. Почти во всех домах ему рассказывали о таинственных исчезновениях рыбаков, и почти все объясняли это загадочное явление или проделками водяного, или разборками с приезжими браконьерами. Причем старики по большей части высказывались за водяного или, в крайнем случае, за какую-то другую безымянную нечистую силу, а молодые настаивали на криминальных причинах случившегося.
О хлыстовском корабле говорили разное; например, что хлысты, собравшись всей общиной, якобы занимаются свальным грехом, причем рассказчики так красочно описывали подробности, что Ларькин совершенно уверился в том, что сексуальная революция в Митяево уже свершилась. В этом месте Виталий обычно и произносил заранее заготовленное: «Помедленнее, пожалуйста... Я записываю», — вызывая у рассказчиков смех. Смеялись они, в общем-то, напрасно. Капитан, действительно, записывал их рассказы, причем с хорошим качеством, потому что миниатюрный микрофон был встроен в колпачок авторучки, которой он размахивал. Были среди митяевцев и ярые противники сектантства, которые считали, что хлысты — богоотступники и с нечистым водятся, были и сочувствующие, считающие, что если вера их никому жить не мешает, то и пусть себе на здоровье верят в кого угодно.
До дома Григорьевны Виталий, сытый и довольный прошедшим днем, добрался уже к вечеру. Григорьевна, несмотря на протесты, усадила-таки Виталия пить чай с плюшками и пообещала с утра пораньше разбудить и даже собрать в дорожку какой-нибудь провизии.
На следующий день в пять часов утра Ларькин, вооруженный спиннингом и заботливо врученными Григорьевной пирожками, уже был у Андрюхи. Горохов поджидал его, сидя на крылечке и дымя папиросой.
— Пришел? А я, честно говоря, думал, что проспишь. Ну, пошли. — Андрюха поднялся и пошел вперед, Ларькин чуть отстал, осматриваясь.
— Одного я не пойму, — сказал Андрюха, сбавляя шаг так, чтобы идти рядом с Виталием, — зачем тебе эта рыбалка. На пятьдесят рублей здесь столько рыбы накупить можно, что за неделю не съешь.
— Самому-то приятнее поймать. Ведь в рыбалке, насколько я понимаю, важнее процесс, а не результат.
— Ну, это только для вас, городских. Я этой рыбы за свою жизнь столько наловил, что мне на неё уже смотреть тошно.
— Понятно, ведь это твоя работа. А мне будет в кайф. Давно мечтал: побыть одному, в свое удовольствие поудить рыбку. Вода, тишина, комарики...
Андрюха усмехнулся и снова ускорил шаг. До берега они добрались минут за пятнадцать. Андрюха велел Виталию залезть в лодку, потом сам отвязал её и оттолкнул от берега.
— Ты куда с собой столько барахла набрал, — с усмешкой спросил Андрюха, глядя на большую сумку, в которую Виталий переложил содержимое дипломата. — Жить, что ли, здесь собираешься?
— Да какое там барахло... Еда, одежда, куртка, чтоб не замерзнуть, котелок, топор, — сказал Ларькин.
Андрюха усмехнулся и отвернулся, сделав вид, что внимательно изучает окрестности... Добрались до острова, пора было начинать разговор.
— Андрей!
Виталий достал и приглашающе помахал заготовленной на этот случай фляжкой медицинского спирта. К его удивлению, рыбак, понюхав содержимое, с отвращением скривился. Ларькин вздохнул и решил беседовать «без артподготовки».
— Может, ты расскажешь, что с тобой произошло?
— Тебе? Зачем?
— Вся деревня только об этом и говорит... А я ведь ученый, мне интересно знать...
— Да не помню я ничего.
Ларькин решил не сдаваться. Андрюху, конечно, разговорить будет очень непросто, но, с другой стороны, такого случая вообще может больше не представиться. С какой стати Андрюха ещё раз станет с ним встречаться... Нельзя же все время у Гороховых лодку просить. Сами догадаются. В деревне все люди на виду, а новый человек — тем более. Ларькин решил, как говорится, открыть карты — не все, конечно, а только те, которые можно показать.
— Ты ведь знаешь, что твой случай не единственный. Значит, на этом острове что-то необычное происходит, и я хочу в этом разобраться. Твой рассказ мог бы помочь.
Андрюха оторвался от процесса созерцания пейзажа и внимательно посмотрел на Виталия.
— Ты для этого сюда и приехал. А все эти рыбалки — только предлог... Так — нет?
— Раз уж меня сюда прислали, вытащив из отпуска, наверное, это важно, как ты думаешь?
Андрюха на несколько минут замолчал, потом глубоко вздохнул и заговорил:
— Ладно, если уж это действительно так важно, как ты говоришь, то расскажу. Секрета-то все равно никакого нет. Только честно тебе скажу, я действительно почти ничего не помню, прям напасть какая-то. Сколько раз я напивался, но такого никогда ещё со мной не было.
— А ты что, пил тогда?
— Веришь, нет — не помню. Хотя пил, наверное. У нас собой две бутыли самогону было, а когда мужики лодку нашу нашли, их там вроде как не было... Вот тебе тот проклятый день по порядку: утром встал, поел маленько, за Мишкой зашел. Поплыли мы, сети поставили, потом к острову какому-то лодку причалили, а дальше ничего не помню... Вот ты мне скажи, ты пил когда-нибудь много?
Ларькин не очень уверенно мотнул головой. Много — понятие растяжимое. То, сколько он выпил, когда по дурочке загремел в вытрезвитель, было ему тогда много. А сейчас об этом количестве смешно было вспоминать. Андрюха понял его по-своему.
— Понятно, значит, не пил. А я вот пил, и память, бывало, у меня отшибало. Но ведь обычно на час, ну, на два — а здесь ведь четверо суток, почитай, выпало. Очнулся на острове этом один, как этот, ну Робинзон Крузо. Вокруг ни души, и как я на острове этом оказался — не знаю. Это ведь потом только я вспомнил, что мы вместе с Мишкой на промысел-то пошли, а тогда забыл ведь про брата. — Андрюха закрыл лицо руками и тяжело задышал. Ларькин глядел на него С искренним сочувствием.
— Ладно тебе, не убивайся так... Может, вернется ещё.
— Нет, теперь уж не вернется... Сколько раз мы острова эти проклятые объездили — никого. Пропал Мишка.
— Слушай, а как ты думаешь, что это было?
— Не знаю я. Сначала-то я думал, что выпил лишку или, может, по башке кто-нибудь стукнул хорошенько. У меня ведь, когда пришел в себя, и голова раскалывалась, и вообще все болело... А когда мужики-то рассказали, что всем селом искали нас — тут я и растерялся. И что думать — не знаю. Человек ведь не иголка, его не заметить-то нельзя, особенно если искать хорошо. А мужики хорошо искали, мне дядя Миша говорил, а он врать не будет... Я ведь в Бога-то особо не верую, а тут и призадумался: может, и вправду ангелы ко мне приходили...
— А что ты чувствовал? Ну, может, снилось тебе что-нибудь?
— Лоскуты одни в голове, обрывки... Знаешь, свет, по-моему, был — яркий такой, и глаза он не слепил, а так тихо светил, мягко... И голоса какие-то были, но всё далеко, непонятно... Не помню я больше ничего, не спрашивай меня... — И Андрюха замолчал, уставившись куда-то вдаль. Виталий тоже молчал. Похоже, расспрашивать Андрюху дальше не имело никакого смысла, он на самом деле ничего не помнил.
Интересно, что это за амнезия такая повальная, ведь тот, другой паренек (надо бы, кстати, и с ним поговорить), тоже вроде как ничего не помнит... Когда люди спят, им хотя бы сны какие-то снятся, а тут — ничего. Свет, голоса — ерунда какая-то. Представить, что они забывают всё по собственной воле, очень трудно. Значит, кто-то их отключает. Кто и зачем. Ну, первый вопрос нам ещё предстоит выяснить, а ответ на второй просто лежит на поверхности — их отключают потому, что ТАМ они видели то, что им видеть не положено, по крайней мере, кто-то очень возражает против распространения этой информации.