Беззвучно переступая по ледяному паркету, я подошла к двери, толкнула её…
…и оказалась в совершенно незнакомой комнате.
Точнее, в каком-то странном зале с необыкновенно высокими потолками, разгороженном длинными плотными занавесями. Яркий свет исходил от деревянного настила на полу – доски словно были охвачены пламенем, но никакого жара не ощущалось. Голоса по-прежнему раздавались поблизости. Недолго поколебавшись, я откинула ближайшую занавесь – и едва не столкнулась с высокой мрачной дамой в карнавальной маске Чумного Доктора.
У меня сердце едва не остановилось.
Но прежде, чем я сумела пролепетать что-либо в своё оправдание, дама, шелестя чёрными юбками, прошла сквозь меня и скрылась в лабиринте пропылённой ткани.
«Сон, – догадалась я с опозданием. – Всего лишь сон».
После этого стало отчего-то спокойно.
С каждой отдёрнутой занавесью голоса становились громче. Вскоре уже можно было различить не только интонации, но и отдельные слова. Особенно одно, которое повторялось снова и снова:
– Дрянь! Ты посмотри, какая дрянь!
Последнюю занавесь я прошла насквозь – и выскочила в комнатушку, сплошь уставленную напольными вешалками, сундуками и шкафами. Даже стена, вплоть до самого потолка, была испещрена крючками – железными, медными, грубыми деревянными, простыми гвоздями… И всюду висели платья, разодранные лифы, нижние юбки, панталоны и шляпки всех цветов.
А в центре комнаты метались три человеческие фигуры – две пылающие и одна чёрная, точно погасший уголь.
Одна яркая, точно пламя, женщина, избивала помелом другую, тёмную, и вопила, не переставая:
– Не бери! Не бери, кому сказала, дрянь! Не бери чужого!
Женщина на полу уже даже не пыталась прикрываться, только вздрагивала каждый раз и хрипло всхлипывала. Высокий мужчина в маске быка наблюдал за ней, скрестив руки на груди.
– За что на сей раз? – Голос его звучал пресыщенно и устало.
– Платье! Эта мерзавка надела моё платье! – прошипела женщина и резко отвернулась, закрывая лицо руками. – У-у-у, ненавижу! Смотри, не подохни, тебе ещё убираться здесь, – бросила она своей жертве сквозь зубы и тут же обратилась к мужчине уже другим, пленительно нежным голосом: – Я устала. У меня болит голова. Дашь мне лекарство?
Он обнял её, прижимаясь чудовищной бычьей маской к пылающему лицу.
– Конечно, я дам тебе лекарство. Дорогая моя Мадлен…
И в то же мгновенье пара вспыхнула, как брошенное в камин письмо – сначала силуэт почернел, затем посерел и начал расползаться рыхлыми хлопьями. Отчётливо потянуло горелым жиром.
Дыхание у меня перехватило. Я отшатнулась, расцарапывая ногтями собственное горло, оступилась, запуталась в занавесях и начала заваливаться на спину – чудовищно медленно. В глазах начало темнеть. И последним, что отпечаталось в помутнённом разуме, была та самая чёрная женщина: она стояла на коленях, горстями сгребала белёсый пепел и запихивала его себе в рот, давилась, кашляла, но глотала, глотала…
Проснулась я в мокрой насквозь сорочке, словно всю ночь меня била лихорадка, и долго не могла заставить себя вызвать Юджинию. Затем кое-как облачилась в пеньюар, пригладила взъерошенные волосы и позвонила в колокольчик. Но вместо того, чтобы распорядиться о тёплой ванне и поскорее смыть с себя липкое ощущение кошмара, я зачем-то приказала в первую очередь принести мне новую тетрадь для записей – на ремешке, с крохотным замком. Умница Юджи не стала задавать лишних вопросов – сделала книксен и убежала исполнять поручение. И лишь получив вожделенную тетрадь, я задумалась, зачем вообще это мне понадобилось.
Пока сон ещё ярко стоял перед глазами. Запахи затхлой ткани, ощущение живого огня под ногами, першение в горле из-за жирного пепла… Но мне было хорошо известно, что пройдёт час, другой, третий – и детали начнут стираться из памяти, а образы поблекнут. Сейчас я бы уже не вспомнила сны о приюте святого Кира Эйвонского и о детстве Эллиса.