«И Лайзо позвать нельзя, – пронеслась в голове мысль. – А ведь он мог бы подсказать, как лучше истолковать сон».
С другой стороны, доверить нечто настолько личное бумаге… И страшно, и неразумно. Любые тайные записи можно расшифровать, а вписывать свои видения между строк, подобно леди Милдред, я не умела – и некому было научить меня этому искусству.
Решение пришло неожиданно.
Если нельзя записать и зашифровать, то можно… зарисовать.
Действительно, я и раньше черкала на полях черновиков – схематичные картинки, наброски интерьеров кофейни… Правда, люди выходили у меня не слишком правдоподобно, но главное ведь – привычка. А некоторые детали можно подписать и словами, как делал Фредерик Эверсан в путевых дневниках.
Через полчаса упорных трудов на первой странице тетради появились два человекоподобных монстра с помелом – результат попытки изобразить сгоревшую парочку. Угол листа украсила маска Чумного Доктора. Одежду, развешанную по стенам, я набросала схематично, а затем перешла к несчастной женщине, лежавшей на полу. И, лишь вырисовывая профиль, осознала, что она похожа на свою мучительницу, точно родная сестра. Те же пропорции, та же форма носа, чётко очерченные брови, те же мелкие кудряшки-пружинки, обрамляющие лицо…
– Совпадение? – пробормотала я растерянно. – Нет, не похоже.
Тут в дверь робко поскреблась Юджиния и сообщила, что ванна готова. Я к тому времени уже напрочь забыла о собственном указании, а потому немного удивилась. Пришлось спешно заканчивать рисунок и надписи. Получилось весьма небрежно, но в целом я осталась довольна работой – настолько, что, уходя, даже позабыла закрыть тетрадь на замок. Она так и осталась лежать на столе, открытая на первой странице.
Следующие несколько дней я провела словно в тумане – несмотря на огромное количество срочных дел, связанных с грядущим благотворительным вечером, мысли постоянно возвращались к странному видению. Тетрадь переселилась в мой кабинет, и даже Юджиния, кажется, стала замечать, что я подолгу смотрю на странный рисунок.
Мадлен же виделась теперь похожей и одновременно непохожей на тех женщин и сна. Да, у неё были те же кудряшки, та же форма носа, те же тонкие запястья… Но вот надлом, что явственно чувствовался и в жертве, и в мучительнице, бесследно исчез. Мэдди выглядела сильной, пускай в последнее время и уставала больше, чем обычно. Утром она подолгу зевала украдкой в ладонь и просыпалась окончательно только после большой чашки крепкого кофе.
Впрочем, неудивительно – поздней осенью сколько ни спи, а всё мало.
Из-за дяди Клэра мы теперь не засиживались допоздна в кофейне и разъезжались вскоре после закрытия. Дома я бегло проглядывала документы, оставляя основную долю работы на утро, и ложилась спать в надежде, что увижу продолжение того странного и пугающего видения. Но из-за постоянной усталости вместо снов была сплошная, непроглядная чернота, из которой поутру приходилось выбираться через силу, как из густой смолы.
Однако на четвёртый день, накануне в который раз перенесённого визита в приют к отцу Александру, привычное течение событий изменилось. Посреди ночи я вдруг отчётливо услышала, как меня зовут по имени… по имени, которое я уже успела позабыть.
– …леди Метель, просыпайтесь.
– Благодарите Небеса, что у меня нет привычки кричать, когда меня будят таким образом, – строго отчитала я неурочного визитёра и только затем окончательно проснулась.
Первое, что бросилось в глаза – потайной фонарь на краю стола. Металлическая пластина более чем наполовину заслоняла выпуклую голубую линзу, и холодный свет рассеивался, не доходя до противоположной стены. Зато он вполне позволял разглядеть стопку тёмной одежды, увенчанную мужской шляпой-котелком и бархатной маской.
– Я бы никогда не стал навещать леди с такими привычками, – продолжил беседу голос из темноты. Впрочем, если отвести взгляд от фонаря, можно было заметить очертания знакомой фигуры и отблеск медной маски, искажающей голос.
– Это должно прозвучать как комплимент? Вы весьма самонадеянны, – пожала я плечами, стараясь не выдать своего волнения.
Крысолов! Сколько же времени он не появлялся? Два месяца, три? Пожалуй, с самого возвращения из Серениссимы… Иногда мне даже казалось, что ночной карнавал – плод чересчур богатого воображения. Пожалуй, если бы вот так пропал любой другой мой знакомый – без весточки, без единого объяснения – потом я бы вовсе не пустила его на порог.
Но, во-первых, странно ожидать соблюдения этикета от мистического видения.
А во-вторых, Крысолов не спрашивал у меня дозволения войти.
И это было весьма удобно – так я могла холодно смириться с его присутствием, не теряя лица.
– Не будь я настолько самонадеян, мы бы никогда не встретились, леди Метель, – повинно склонил голову Крысолов. – И тем более не отважился пригласить бы вас нынче в театр.
Я насмешливо выгнула бровь:
– Не поздно ли? Вряд ли театр будет открыт посредине ночи.
– О, этот театр открыт для вас всегда, – возразил Крысолов; голос его звучал немного насмешливо. – Я говорю об Уиллоу. Вы ведь хотели туда попасть?
От удивления я даже забыла о том, что вроде бы должна холодно смиряться с присутствием незваного гостя.
– Откуда вы знаете? – Версии проносились в голове, одна нелепее другой. – Вы… Вам Эллис рассказал? – выдохнула я наконец самую бессмысленную из несуразиц, и Крысолов вдруг закашлялся. Из-за металлической маски звук больше всего походил на сдавленный хохот. Но это было невозможно – даже такой наглец не осмелился бы смеяться надо мною сейчас… Я надеюсь.
– Нет, не он, – наконец проговорил Крысолов, откашлявшись. – Я просто умею слушать, смотреть… и делать выводы. Вы примете моё приглашение, леди Метель?
– И как мы доберёмся до театра? – поинтересовалась я, чтобы потянуть время.
Следовало, конечно же, тотчас ответить отказом, но проклятый сон никак не выходил из головы. И от Эллиса, как назло, в последние дни не было даже записки о том, как продвигается расследование. А Мадлен из-за беспрестанных тревожных размышлений начала казаться мне усталой, и за обычной её живостью всё яснее проступала некая тень.
Только вот чья – вздорной женщины из сна или её жертвы?
Мэдди не была похожа ни на ту, ни на другую… или, точнее, сочетала в себе черты обеих. Жестокость, но без капризности; упрямство, но без жертвенности. Словно её слепили из двух теней и отсекли недостатки, а голос забрали в уплату, как в старой сказке.
– Нас довезёт один экипаж, – ответил между тем Крысолов, и не подозревающий о моих сомнениях… или, напротив, знающий о них слишком хорошо, а потому и уверенный, что я соглашусь. – А обратно доставит другой.
– А вдруг меня кто-нибудь узнает? – вновь задала я вопрос, думая совершенно об ином.
Может, просто потребовать завтра, чтобы Лайзо отвёз меня к Уиллоу? И пускай придётся захватить с собой дядю Клэра, я ведь не обязана объяснять ему свои поступки. На крайний случай можно сказать, что мне любопытно, что за театр такой сносят… Нет, не пойдёт. Мадлен наверняка узнает, даже если я попрошу Лайзо держать поездку в секрете, потому что Клэру прекрасно известно, откуда леди Милдред взяла компаньонку для меня. И, зная его характер, молчать он не станет. Или обронит за завтраком при всех многозначительное замечание, или нотацию прочитает о неподобающем леди поведении. А слухи распространяются быстро, даже если прислуга в доме верна и неболтлива. Да и к тому же автомобиль у меня приметный, и вполне может найтись человек, который захочет узнать, почему графиня Эверсан-Валтер так заинтересовалась старым театром, и тогда пойдёт сплетня, и Мадлен точно узнает, что…
Святые небеса, да почему я так боюсь, что она узнает?!
– …В Серениссиме никто не заметил отлучки, хотя за вашим домом присматривали, – невозмутимо ответил Крысолов.
– У меня сейчас гостит дядя Клэр. Он наверняка заметит, если я отъеду посреди ночи.
– Не сегодня, – многозначительно возразил он.