Когда я вошла в зал, то Луи ла Рон наградил меня столь многозначительным взглядом, что трудно было удержаться и не подойти к столику завсегдатаев сразу. Однако сперва следовало поприветствовать гостей новых или редких, перекинуться с каждым словом-другим. Заняло это не менее получаса. Ла Рон к тому времени окончательно извёлся. Глаза у него блестели, точно у пьяного.
– Прекрасный денёк, леди Виржиния, воодушевляющий, можно сказать, – поздоровался он преувеличенно жизнерадостно.
– Прекрасный – если только речь идёт не о погоде, – ответила я в тон ему и присела за столик.
Пока все мы обменивались подобающими приветствиями, ла Рон молчал, и лишь затем спросил, тщательно скрывая нетерпение:
– Леди Виржиния, вы случайно не читали последние «Бромлинские сплетни»?
– Газета попалась мне на глаза не далее чем сегодня утром, – подтвердила я осторожно, ничем не выказывая своего волнения.
Похоже, начиналось то самое «неприятное», о чём мы утром говорили с Магдой.
– И никакие статьи не показались вам… – продолжил ла Рон осторожно, однако я прервала его:
– Прошу, говорите прямо. К чему эти уловки.
Ла Рон побагровел. Затем он длинно вздохнул и протянул мне злополучную газету, раскрытую, разумеется, на третьем развороте.
– И что вы думаете об этом?
Голос его был полон мрачных предчувствий.
– Я «об этом» не думаю вовсе, – ответила я, собрав всё своё хладнокровие, и аккуратно закрыла газету. На первой странице, к счастью, была вполне безобидная статья, что-то там о новых военных машинах в Алемании. – Зато вспоминаю одиннадцатую главу поучений святой Генриетты Милостивой.
Луи ла Рон недоумевающе взглянул на меня. Леди Клампси укоризненно вздохнула, прикрыла глаза и процитировала по памяти:
– «Ложь обитает не в ухе, но на кончике языка. Не повторяй лжи, услышанной по случайности, и она не пристанет к тебе. Повторение лжи есть умножение яда». Скверно, юноша, что вы этого не помните. В наши дни сии поучительные слова затверживали наизусть, – добавила она с укоризной.
– Снимаю шляпу перед вашей великолепной памятью, – покаялся ла Рон. – И перед вашей тоже, леди Виржиния, как и перед вашим самообладанием. Конечно, мы все понимаем, то этот ядовитый выпад – безусловная ложь, но… – он запнулся.
– Но ложь правдоподобная? – закончила я за него и опустила взгляд. – Да, «Скорбящий Обличитель» знал, куда бить. Более того, он знал, что его намёки распознают лишь те, кто хорошо знаком со мной. Это не просто удар по мне, но по моим близким, по друзьям… по вам. Он хочет, чтобы вы стали его орудием, а статья – лишь средство.
Ла Рон виновато опустил взгляд, однако не всех можно было убедить так же легко, как и его.
– Леди Виржиния, ответьте прямо, – вступил в разговор Эрвин Калле, прибывший сегодня без спутницы, зато с новым цветом волос, пронзительно-синим. – Вас действительно кто-то подкараулил ночью и схватил за руку, когда вы шли в мужском наряде?
Я почувствовала себя в ловушке. Откровенная ложь мне претила. Однако говорить полуправду таким проницательным людям, как ла Рон, Эрвин Калле или мистер Хофф было слишком опасно… И на кону была не только моя честь, но и всего рода Эверсан-Валтер.
– Разумеется, никто не ловил меня улице, – ответила я, глядя Эрвину в глаза. – И уж тем более – в мужском наряде. Это ложь, и ложь искусная…
– Леди Виржиния, – перебил теперь уже ла Рон – меня. – Мы беспокоимся о другом. Этот негодяй, кем бы он ни был, утверждает, что сумел схватить вас за руку, ночью, когда рядом с вами никого больше не было…
– …а если бы в его руке оказался револьвер или отравленный нож? – подхватил Эрвин Калле с неожиданной горячностью. Волосы у него сейчас стояли дыбом, и выглядел он скорее маленьким бойцом, нежели изнеженным художником. – Мы беспокоимся о вас. В следующий раз мерзавец может не ограничиться невнятным выпадом в газете, а пойти дальше. Можем мы что-нибудь сделать для вас, кроме, разумеется, попыток разыскать и призвать к ответу этого бесчестного человека?
Мне стало стыдно. По-настоящему стыдно, как не было уже давно. Все они – и прожжённый журналист, и легкомысленный художник, и почтенные престарелые особы, знавшие ещё леди Милдред в молодости, беспокоились лишь о моём благополучии. Им не было дела до ночных прогулок, мужских нарядов и прочего – нет, их беспокоило то, что неизвестный подлец мог покуситься на мою жизнь.
– Вы уже сделали своим вопросом больше, чем я надеялась, – ответила я, чувствуя, что заливаюсь румянцем. Леди Клампси понимающе улыбнулась высохшими губами. – Искать газетчика не нужно. Мне пообещал устранить эту… неприятность один человек, в компетенции которого я не сомневаюсь. Не думаю, что Ироничный Джентльмен – Обличитель, Общественность или какие там у него были имена – успеет написать ещё хоть одну статью.
– Отрадно слышать, – прошамкал сэр Хофф и постучал по газете десертной вилкой: – Ибо сие – возмутительно. Возмутительно!
– Соглашусь, – кивнула я. – Что ж, думаю, теперь можно оставить эту пренеприятную тему…
Договорить я не успела, потому что послышался грохот – это Мадлен потеряла сознание, когда несла кофейник и чашку новой гостье.
Разумеется, после этого мы сразу же послали за временной помощницей. Лайзо отнёс Мэдди наверх и привёл её в чувство, растерев ладони. Георг приготовил согревающее питьё. Когда она проснулась и увидела меня, то беззвучно расплакалась. Я просидела рядом с Мэдди целый час, пока она не успокоилась и не заснула, и всё это время держала её за руку. А когда спустилась вниз, сама уже порядком утомлённая, то меня поджидал сюрприз.
– Добрый день, – заулыбался Эллис, едва увидев меня. – А я сегодня рано. Не возражаете? Мне отчего-то показалось, что сегодня вы обязательно захотите со мной поговорить.
Рядом с ним я наконец-то позволила себе выглядеть настолько усталой и встревоженной, насколько была на самом деле.
– Хотела. Утром, – уточнила я, опускаясь на стул. Подождала, пока служанка переставит с подноса на столик лимонные пирожные и бхаратский чай с кардамоном и гвоздикой, и лишь затем продолжила: – Сейчас, признаться, уже ничего не хочу… Мадлен заболела.
– Простуда? – быстро спросил Эллис деловым тоном. Серо-голубые глаза потемнели, как небо перед дождём.
– Не думаю. Жара нет… Она потеряла сознание, а потом расплакалась и долго не могла успокоиться, – тихо произнесла я, оглянувшись по сторонам. Почти никто в кофейне, впрочем, не прислушивался к нашему разговору. Завсегдатаи давно привыкли к визитам детектива, а новые гости, с любопытством поглядывающие на столик за ширмой, к счастью, сидели слишком далеко. – Откровенно говоря, это отнюдь не похоже на Мадлен. Она всегда была такой сильной духом… Я не помню, чтобы она плакала даже в больнице.
Эллис подцепил двумя пальцами рассыпчатое пирожное и откинулся на спинку. Свет от лампы теперь падал только на его изящные ладони и обтрёпанные манжеты пиджака, остальное было в полутени, и оттого выражение лица казалось то болезненным, то сердитым.
– Сильный духом человек, Виржиния, не тот, который ничего не чувствует, а тот, который хорошо умеет скрывать свои чувства. Справляться со страхами, усмирять страсти, утаивать боль, – произнёс он размеренно. – Кто-то умеет отбрасывать опасные чувства, а другие словно бы запирают их в сундуке. Но сундук ведь не бесконечный, пусть он и существует лишь в воображении. Если будешь с силой утрамбовывать в него лишнее – крышка спружинит и ударит по лбу.
У меня горло перехватило. Я отвернулась, скользя взглядом по залу – мягкий свет, шелковистые скатерти кремового цвета, сухие букеты, пузатый серебряный кувшин в руках у коренастой девушки-разносчицы, так непохожей на Мадлен…
– Хотите сказать, что у Мэдди слишком много тайн?
– Я ничего не хочу сказать, – вздохнул Эллис. Он поднёс пирожное к губам, но потом так и отложил на тарелку, нетронутое. – Давайте оставим неприятное напоследок. Сначала поговорим о газетной статье. Там есть хоть толика правды?