Один из оркестрантов, Пит, подняв глаза от журнала:
— О, Пеликан, ну ты как всегда. Играть — то сможешь?
Пеликан промолчал, вытащил саксофон, проверил клавиши, мундштук и заиграл.
— Что за..
— прошипел Пит. Metallica, «Unforgiven». Пеликан закрыл глаза, лицо покраснело, на лбу проступили вены, он сосредоточился на саксе, на нотах — никаких промахов, пальцы работают как запрограммированные, медь инструмента блестит, плавится от нагнетаемой силы и тут же становится крепче, пропитанная драйвом и уверенностью Пеликана. Таким я его ещё не видел. Я видел распиздяя, способного на слабые шуточки, нескладного и многими презираемого чувака, которому эти уроки «игры на духовых инструментах» не очень-то и нужны.
Когда Пеликан закончил, Пит сглотнул (несколько минут, пока длилась музыка, он сидел с приоткрытым ртом, большая родинка на подбородке слева казалась ещё больше и уродливее, волоски, торчащие из неё, ещё длиннее и
— Да пошёл ты, Пеликанчик. Мы не за этим сюда приходим. Техника игры, техника дыхания, постановка пальцев
их было ещё меньше, всего лишь парочка кудрявых лобковых волосков).
— и всё такое, нотная грамота. Я тоже так могу. Что сыграть, парни?
Парни притихли, слегка посмеиваясь над ситуацией. Толстый вытирал свежие сопли, засунув руку в раструб тубы по самое плечо. Поросячьи глазки хитро блестели, сквозь сетку рваных джинсов между ног просвечивали узкие для его размеров трусы. Остальные делали вид, что в журнале интереснее.
— Ну? Да и хер с вами. Отлично.
И он, откашлявшись, затянул «Полюшко». Это был его финиш и непередаваемый пиздец для окружающих.
Я сначала не поверил, что он будет исполнять именно это произведение. Мы эту срань учим с самого первого урока, мало того, повторяем каждые два — три занятия — кто не сможет это сыграть? Пит тормозит на середине. Прикинув, что делает не то, чего от него якобы ожидает его «группа поддержки», он принимается за «Прощание славянки».
Толстый ржёт в раструб, Пеликан стоит и меряет взглядом Пита, а у меня начинается истерика — я сажусь на стул, содрогаюсь от смеха вместе с ним, хочу закрыть лицо руками, но музыка внезапно обрывается и стула подо мной уже нет. Я падаю на задницу, но приступ дикого хохота не отступает.
— Ты, блядь, горшок хуев! Что здесь смешного?
Пит выбил стул из — под меня, его труба улетела в сторону, он вжал голову в плечи, широко расставил руки и орал на меня.
— Тоже накурился что ли? Опустился до уровня Пеликана? Я думал, что ты. что ты..
Сквозь слёзы он казался более жалким, чем обычно — и без того непропорциональное лицо искажалось, вода преломляла последние узнаваемые черты. Я тоже думал, Пит, что ты слишком правильный. Как видишь, я не ошибся.
Пита никто не поддержал. Но и явно против не выступил. Пеликан помог мне подняться, я расчехлил свой тенор и мы начали джемовать, как всегда — Пеликан задаёт ритм, я его дополняю. Пит сидит на стуле, будто пережил переломный момент в своей жизни — потный, с отсутствующим взглядом, щёлкает суставами на пальцах.
Трава подействовала хорошо — появилась та лёгкость и раскрепощённость, которой не было раньше, пальцы гнулись легче, выдох ощущался бесконечностью, я мог играть и играть без остановки, без перерывов, какое там «Полюшко», Брамс, военные марши или упражнения для «разминки суставов» — даже Пеликан, стоящий в метре от меня, был не более чем иллюзией, временным напарником, он подносил ноты и мне нужно было только озвучить их, придать им вес, ноты весят не больше воздуха, которым я их извлекаю, не больше нажатия нужной клавиши, но каждая из них несёт в себе и меня, моё желание и мою страсть.
Деревянный пол скрипит и стонет, подвывая в такт нашей импровизации. Я чувствую, что выдыхаюсь, открываю один глаз и смотрю на Пеликана — он уже не играет, сидит, закинув ногу на ногу, и смотрит на меня. Коду — он делает движение рукой от груди вниз, к колену. Заканчиваю. Пеликан протягивает бутылку воды, «с газом», читаю на этикетке, и говорю, что не пью такую. Но другой нет, пить хочется так, будто я один — целое стадо слонов. Откручиваю крышку и пью чем угодно, только не ртом — бутылку хорошо растрясли. Пеликан доволен.
Мы зачехляем инструменты и уходим — «учитель» так и не появился.