Я поужинал у Пеликана, а потом пошёл к Дэнни — обычно мы просто сидели, говорили на любые темы, фоном шла какая — нибудь музыка и сигареты.
Дэнни был, наверное, самым дерьмовым вариантом ребёнка для своих родителей — замкнутым, грубым, говорящим только то, что думает, а не то, чего от него ждут услышать, задававшим неудобные вопросы и беспощадным критиком «устройства жизни», которое пытались навязать ему родственники. Но в нашем с ним общении никакого напряга не было, никакого подыгрывания, мы не уступали друг другу ни в чём, даже в вопросе, который не имел ни для одного из нас принципиального значения. Мы оба ценили честность.
Иногда к нам заглядывала мать Дэнни — он был против, но с ней было интересно, она могла поддержать любой разговор не на уровне «да — нет — не знаю», а на уровне чётких аргументов или контраргументов. Она была начитана, у неё было пара высших образований и грамотная речь, её было приятно слушать. Мало того, она и выглядела отлично — держала себя в форме настолько хорошей, что сравнивать её с другими женщинами — матерями моих друзей и знакомых — было бессмысленно.
И я не понимал, почему она выбрала себе такого мужа — отца Дэнни — бесхарактерного мужика, понятия не имеющего о силе воли и вообще о том, что он делает здесь. У него есть хуй, а остальное не важно — так он считал. Но хуй исчезал, как только он оказывался рядом с мамой Дэнни. Её звали Миднайт. Как зовут отца Дэнни, я узнал тогда, когда случайно увидел его свидетельство о рождении — Фил. Он ни разу не представился, хотя часто был где — то поблизости, буквально путался под ногами из — за своего невысокого роста.
Дэнни психовал, когда приходила Миднайт. Сначала он просил её уйти по — хорошему, мягко, двумя словами максимум — «уйди» и «выйди», тем голосом, который он прячет за вызовом в глазах. Если она пропускала его реплики мимо ушей (а Дэнни считал, что это он бьёт в молоко, не находит нужных, побуждающих слов), Дэнни чаще всего бил зажигалкой по столу, хватал сигареты и уходил. Миднайт складывала руки на груди и смотрела в окно несколько минут, она не ждала, что Дэнни вернётся — он ни разу этого не делал — но и не испытывала каких — то видимых эмоций, внушала ощущение, что всё именно так и должно быть. Мы могли ещё какое — то время поговорить, но я быстро начинал чувствовать свою вину перед Дэнни (несколько раз я вслух был не против, чтобы Миднайт осталась — она нас ни в чём не ограничивала, не было запретных или неудобных тем; Дэнни на говно исходил, но оставался и слушал, не участвуя) и сворачивал беседу. В коридоре Фил всё время возился с одной и той же розеткой — то провода не те, то вид у неё не тот, то висит неровно. Я одевался и уходил. Как правило, Дэнни был уже не дома и я не звонил ему, чтобы узнать, где он — боялся вызвать очередную вспышку ярости.
Но каждый раз Дэнни сам выходил на связь — так, будто ничего не было, будто я не задевал его своим поведением и Миднайт не бесила своей навязчивостью (как видел это Дэнни).
В этот вечер Миднайт не появлялась, я ушёл поздно ночью, обдумывая новый опыт с травой. Ночью мысли лучше структурированы, я могу сам для себя понять, ЧТО произошло и ЧТО с этим делать дальше, или не делать, а оставить в пережитом, вспоминать, но не помнить. Кратковременные отсветы, так случается, намного полезнее длительных обдумываний, затяжных рассуждений, когда ты мечешься между уже вроде бы принятым решением и ещё несколькими, «тоже неплохими». Баланс не выравнивается, знака «равно» не существует, его никогда не существовало, я не смогу его придумать, я не знаю, я боюсь, что значит «равный» чему — то или кому — то, резервуар пуст, снова нужно ждать дождя, а когда он вот — вот начнётся и молнии дырявят тучи, становится ясно, что наступил сезон сухих гроз.
Дэнни хорошо выражал то, что хотел выразить, в устном разговоре, но на бумаге его мысли невозможно было состыковать, время от времени я редактировал его наброски, но использовать диктофон было лучшим выходом. Дэнни не хотел писать книг в общепринятом представлении, текстура книги не вызывала в нём никакого желания подстраиваться под неё. Но хотелось что — то оставить, не только звуки в цифровом виде. На эту тему мы не говорили, но она и не была под запретом — нечего было говорить, многое уже сказано и будет ещё.
Через неделю позвонил Пеликан.
— Рэ, поехали со мной кое — куда. Пока не могу сказать куда — место засекречено. Но тебе понравится.
Вообще он какое — то время работал на складе «Дикси», чтобы накопить на собственный бизнес — продавать музыку и журналы о блэк—, дэт— и прочих тёмных ответвлениях металла. Дома у него уже скопилась приличная фонотека разных редкостей и он досконально знал свою тему.