Вик подходит ко мне, хлопает по плечу — такой киношный жест, дружба, братство, «мы всё сможем», да, именно сможем, сдохнуть поскорее — встаёт передо мной, руки в карманах, полуулыбка,
— Ты чего, Дэнни? Я думал, мы обо всём договорились.
— пошёл ты на хуй, пошёл ты на хуй,
— Слушай, если вот совсем никак не можешь мне помочь, тогда не мешай. Прими такую штуку — ты всё равно будешь последним, кто меня живым увидит.
— сука, сука, зачем, я не хочу, мне больно, не знаю, больнее чем тебе или нет, гондон ты, Вик, эгоистичный хуила, я тебя ненавижу,
— Так что? Ты со мной или нет?
— ёбни меня здесь и сейчас какой — нибудь корягой, кто ещё попрётся сюда, за зиму снегом заметёт, «пропал без вести»,
— Пойдём, покажу тебе старый крепкий дуб, выскажешь своё, хахаха, экспертное мнение.
— что я делаю вообще, зачем мне это, а, всё равно он сдохнет. Я могу рассказать о его планах, предупредить хотя бы. Но не буду. Это только ускорит процесс.
Вик привёл меня к дереву. Толстый дуб, мощный, прочные на вид ветки. Он ткнул пальцем в одну из них и полез проверять. Я стоял внизу и ковырял жёлуди, конечно, свинья; самый мягкий эпитет. Вик добрался до нужной ветки, сел на неё, обхватил, прижался лицом, встал на ноги, попрыгал,
— Огонь! То, что нужно.
— и полез обратно. Упади, что ли, сейчас — смогу ещё в больницу отвезти, а там договоримся, а может, я опоздаю, но не буду знать, что ты уже готов. Но Вик не собирался умирать «раньше времени».
Мы были в лесу 28, а уже 29 Вик должен умереть. После похода в лес мы заперлись у Вика в комнате и он сочинял что — то, похожее на завещание. Если это вообще можно было так назвать. Завещать, оставлять ему было нечего в физическом смысле, он писал какой — то абстрактный текст, в котором перечислял свои взгляды, по пунктам раскладывал причины и следствия, «решение принимал только я» и «не вскрывайте мой труп, я хочу остаться целым и цельным», «кремировать». Остальной текст я не читал ни во время его написания, ни после смерти Вика, много ли я потерял, не читая — не знаю, знаю, что сделал правильно, так, как ощущал. Эти ебучие буковки мне ничего не дадут, засунь ты себе их в очко, Вик.
— Дэнни, вот, я всё расписал. Наивно, по — детски, ты знаешь — говорю я намного лучше, но в пизду, бумагу прочитают, а голос трупа моя мать слушать не будет, есть у неё
— да я уже слушаю голос трупа, ёб твою мать, несколько недель подряд,
— Заскок на тему умерших певцов — она их не слушает, так скоро ей и слушать будет нечего и некого, хахаха.
— а ты, Вик? Ты слышишь свой голос — то?
Раскурили косяк, Вик включил Лу Рида, «Perfect day». Блядский ты клоун, Вик, из ебучего, блядь, цирка. Колесо фортуны, ага, раскручиваешь как можно сильнее, чтобы ожидание сектора, на который укажет стрелка, длилось бесконечно, чтобы ожидающие в полной мере чувствовали себя говном, от них совсем ничего не зависит, дуй на барабан — ускоряй или затормаживай — всё без толку, стрелочка бесстрастна, если иное не предусмотрено точными настройками.
Молчим. В комнате жарко, душно, открываю форточку, на улице дождь. В дверь комнаты стучат.
— Я занят. Не сейчас.
— Вик, не кури в комнате, пожалуйста, нам дышать уже нечем.
— Я занят, говорю, сейчас проветрится.
Шорохи, вздохи, тапочки бьют сначала по пятке, потом по полу. Шарканье.
— Что ты грубишь — то?
— С ними по — другому никак, затачивают меня под себя, хотят мне такого же «успеха» в жизни, как у них — училка, которую никто не уважает, и типа мелкий предприниматель, несколько палаток «свежий хлеб». Нахуя мне его хлеб?! Нахуя мне эти лекции обо всём на свете?! Всё она прям знает, всегда у неё «всё будет хорошо», «каждое следующее поколение будет только хуже предыдущего». Ёбаный порей, да ты себя слышишь, мама?! Застряла в прошлом времени, блядь, браузер открыть не можешь, пионеры, макулатура, какая на хуй пионерия, и преподаёт она так же — ничего своего, ни одной мысли, читает план урока, этот родился тогда — то, скончался тогда — то, жил, хуё — моё, и отжил. Всё просто, как посрать, никакого своего мнения у её учеников не будет, если они только её будут слушать, «преподаватель»,
Вот ты разошёлся, раньше мы о твоих родителях вообще не говорили. Ну есть они и есть где — то там, тихие, прибитые даже. А тут наболело прям.
— Блядь!
Вик, да оставь ты её в покое, она завтра хорошо если не откинется по твоему же сценарию. Пусть она, такая, как ты о ней сейчас говоришь, ничего от этого не изменится, ты сдохнешь и она то же самое твоему пеплу говорить будет, посчитает, что «не уследила, не уберегла», ты лучше меня знаешь об этих причитаниях. Пусть тебе уже сейчас будет насрать.