Мне не мерзко, подобные вещи не производят на меня впечатления, я просто смотрю, разглядываю его руки, думаю о Миднайт, какие руки у неё — худые, но сильные, могла бы она довести себя до такого, нет, не могла бы, у неё свои «наркотики», да, тоже связанные с проникновением, с кровью, с изменением сознания, приходом и отходняками, она выбирает хуй, а не иглу. А мог бы я быть Пеликаном? Мог бы, конечно. Я посмотрел на свои руки — шрамы, они тоже были дырками, но затянулись. Пеликан падает с лавки.
Хочу поднять его, посадить или положить обратно, он в отключке, пускает слюни на пол из необработанных досок, под носом засохшие сопли, свитер весь в собачьей шерсти, он не толстый, он опухший, оплывший, татуировка на запястье расплылась, звезда превратилась в очко.
Нет, я не был для него тем, кто говорил бы стандартные вещи о вреде, о завязке, о полном прекращении. Я сказал ему раз, второй, ну, может, ещё третий и четвёртый — он аргументированно, в меру своих угасающих умственных способностей, отвечал, почему не перестанет, не может перестать, не хочет и ему это нравится. Врал, изворачивался, хотя мог обойтись без этого — я не его реабилитолог, я могу помочь, не более. Могу возиться с ним как нянька, относить его домой, к двери, звонить и уходить, чтобы его родственники не думали, что я его поощряю или достаю стафф. И я начал пускать его в подъезд, он ставился, выпивал и отключался, мог пролежать ночь, день, я кормил его через силу, прогонял, чтобы снова позже пустить, помогать и следить, чтобы его не трогали. Я ни разу не пустил его в свою квартиру — он просил, я врал, он врал и мы понимали друг друга, почему он не сможет зайти, я просил его помыться, почистить или сменить одежду,
— Когда я иду под душ, мне будто миллион иголок под кожу загоняют, самая горячая вода кажется ледяной. Я сильно воняю? Вытираюсь влажными полотенцами..
— не носить пальто летом, чистить зубы, которых уже и не осталось, одни гниющие осколки и кровоточащие дёсны… Пеликан кивал, типа признавал свою вину, а потом говорил одну и ту же фразу, и, наверное, в этом он не врал.
— Рэ, не бросай меня, пожалуйста, мне больше не к кому обратиться. Посмотри на меня — ко мне даже прикасаться никто не захочет. Я не знаю, как сказать, что я тебе очень благодарен. Хочешь, встану на колени и буду вылизывать твои ботинки?
Мои слова, что всё нормально, не доходили до него — он очень боялся остаться один. Для вмазки ему нужна была компания, даже из одного человека — меня.
Я только что пришёл от Миднайт — сегодня она распсиховалась, сказала, что Дэнни не появляется дома уже дней пять, телефон включен, но трубку он не берёт. Не знаю, как её успокаивать, мы выпили пива, я сказал, что найду Дэнни и ушёл. Дома я приготовил пасту с морепродуктами и хотел посмотреть кино, уже всё подготовил и услышал слабый стук в окно. Пеликан. Зовёт меня на улицу. Скриплю зубами, беру банку пива и выхожу.
— Рэ, я не могу один. Постоишь со мной рядом, пока я вмажусь, а?
Из — за отсутствия зубов его речь совсем неразборчива, я понимаю, что он говорит, потому что успел привыкнуть. Только не в подъезде, говорю я с собой, Пеликан уже обоссался — мокрое пятно между ног, мокрая правая штанина до колена.
— Пошли за помойку.
— А там никого нет? Нас никто не увидит?
— Нет.
Потому что уже полпервого ночи, рядом с этой помойкой нет никаких точек притяжения для кого бы то ни было.
— Прости, Рэ.
Заходим за бетонный забор, который отделяет несколько мусорных баков от окружающего пространства. Я сажусь на какое — то старое ведро, перевернув его проржавевшим дном вверх, Пеликан остаётся на ногах. Даёт мне пузырёк, таблетки и капли, растолочь, залить, взболтать, набираю в машину, держу. Ничего не видно, включаю фонарик в телефоне. Пеликан бубнит
— О, отлично.
— и снимает сначала штаны, а следом и трусы. Паховые впадины тоже в дырках, таких же, какие я видел на его руках, дырки на лобке, на ляжках, Пеликан отворачивается поссать — на коленях сзади дырки вообще безразмерные, когда он напрягает или сгибает ноги, начинает вытекать кровяной гной. Или гнойная кровь — не знаю, какой субстанции больше в общем объёме.
У шприца погнулась игла, говорю об этом Пеликану, он машет рукой, нащупывает место для укола, пытается найти впавшие вены, он еле — еле держится на ногах, берёт у меня шприц и ставится в одну из дыр где — то под мошонкой. Ему по — прежнему больно, но он молчит, сосредоточенно вгоняет иглу, прикусив нижнюю губу.
— Да, есть. Ох бля..
Вынимает шприц, не выкидывает, даже такой, с погнувшейся иглой, кладёт его в пакет к пузырьку, таблеткам и каплям, одевается, выпивает 0.5 в два захода, предлагаю ему присесть, игнорирует или не понимает, прячет пакет с «девайсами» во внутренний карман куртки и продолжает стоять, его шатает, ноги подкашиваются. На второй штанине постепенно проявляется свежий след от мочи.