Несколько последующих дней я, как и велел отец, безвылазно сидела дома, и, должна признать, атмосфера внутри семьи была не просто тяжелая, а угнетающая. Альба при виде меня заливалась злыми слезами и заявляла, что из-за меня ее жизнь погублена навек, отец хмурился и почти не разговаривал, а мама лишь вздыхала, и говорила, что она предупреждала меня не совершать глупостей, но я ее не послушалась. Чего уж там говорить: даже слуги смотрели на меня с непонятным любопытством - явно каждый день перемывают мне кости с соседской челядью ... Думаю, излишне упоминать о том, что за все это время порог нашего дома не переступил ни один гость. Сказать, что я чувствовала себя виноватой - это значит не сказать ничего. Все, что я могла - так это только иногда выйти в наш сад, но если там была Альба, то она демонстративно проходила мимо меня, глядя в сторону.
Однако самое неприятное произошло в тот день, когда мы всей семьей (за исключением матери) отправились в церковь, на воскресную проповедь. Места на скамьях вокруг нас оказались пустыми, люди к нам не приближались, словно мы были прокаженными, да и во время службы все смотрели не столько на священника, сколько на нас, точнее, на меня, причем взгляды были самые разные, от жадного любопытства до откровенного презрения. Да и наш священник отчего-то заговорил о падении нравственности среди молодежи в нашем суетном мире, а затем стал читать проповедь, в которой говорилось о праведности, обмане и воздаянии за грехи. Самое неприятное состояло в том, что во время своей проповеди он не сводил с меня глаз, и всем, кто находился в церкви, было понятно, кому именно предназначаются эти поучения.
Большего позора я никогда не испытывала, и мне стоило немалых трудов сохранить на лице спокойствие и невозмутимость. Отец и Альба, которые сидели рядом со мной, не произносили ни слова, но, скосив глаза на отца, я поняла, что он в бешенстве, хотя внешне не выказывает никаких эмоций. Хорошо еще, что хоть Альба помалкивала, но, без сомнений, дома меня ждут очередные вопли, перемежаемые со слезами.
Проповедь тянулась бесконечно, а когда она наконец-то закончилась, и люди потянулись к выходу - вот тогда я увидела Винса. Он стоял неподалеку от входа с улыбкой на лице, да еще и послал мне воздушный поцелуй - похоже, что сейчас он чувствовал себя хозяином положения. Как же мне хотелось запустить в этого наглеца чем-то тяжелым (да хоть молитвенником, тем более что он достаточно увесистый) - словами это не описать! Просто руки чесались хоть разок врезать от души по этой довольной физиономии с чуть насмешливой улыбкой, только вот делать этого было нельзя ни в коем случае - не стоит давать сплетникам новую пищу для разговоров. Однако когда я проходила мимо Винса, тот произнес громким шепотом, чтоб слышали все окружающие:
- Встречаемся в полночь на нашем месте!
Ох, как же в этот момент мне хотелось ответить этому наглецу так, как он того заслуживал, но я понимала, что со стороны это будет смотреться жалко и недостойно, тем более что окружающие, услышав слова Винса, замедлили шаг, ожидая, что я скажу в ответ. Мне оставалось лишь пройти мимо, сжав зубы и не обращая внимания на нахала, который бросил мне в спину:
- Не опаздывай, как в прошлый раз, а то ведь и уйти могу! Опять догонять будешь и за штаны хватать!
С великим трудом удержалась, чтоб не повернуться к Винсу и высказать ему все, что я о нем думаю, только вот бывший жених наверняка повернет дело так, будто мои слова подтверждают его россказни. Именно потому-то я даже бровью не повела, хотя глаза застилал самый настоящий туман, в горле стоял комок, и хотелось только одного - добраться до дома и там забиться в какой-нибудь темный угол, чтоб меня было не видно и не слышно, и чтоб отныне все оставили меня в покое. Если можно - навсегда.
Дома, выслушав очередную истерику Альбы (хорошо еще, что отец не стал со мной разговаривать и сразу ушел в кабинет) я забралась в свою комнату, и предалась невеселым размышлениям. Судя по тому, что сегодня произошло, у отца не останется иного выхода, как отправить грешницу и позор семьи (то есть меня) в монастырь - это самый надежный и действенный способ прекратить неприятные разговоры. Должна сказать, что подобное решение отца лично для меня будет самым худшим выходом из той неприятной ситуации, в которой наша семья оказалась по вине Винса - я на дух не выношу строгую монастырскую жизнь, и там просто не уживусь. Ну не мое это - уйти от мира и смирять свой дух, подчиняясь суровым правилам монастыря! Может, все же стоит попросить отца отправить меня к дальним родственникам? Могу даже пообещать, что после этого раз и навсегда забуду дорогу в наш город... Увы, в этом вопросе отец вряд ли пойдет мне навстречу.
Не знаю, сколько времени я просидела в раздумьях, но тут в дверь мой комнаты постучали, и на пороге появилась наша служанка.
- Барышня, вас желает видеть отец. А еще он сказал, чтоб вы не медлили.
- Да, конечно... - я шагнула к дверям. Кажется, сейчас отец сообщит о том, что он принял окончательное решение относительно моей будущей судьбы. - Он в кабинете?
- Да, с тем господином.
- С каким еще господином?.. - не поняла я.
- Такой привлекательный мужчина, хотя, скорей всего, не из нашей страны... - оглянувшись, затараторила служанка. - Видно, что он из благородных, но такой представительный мужчина, просто красавец!..
- Хм...
- Раньше я этого человека ни разу не видела... - продолжала служанка. - Он пришел сюда вскоре после того, как вы вернулись из церкви, и спрашивал, сможет ли господин Даррис принять его. С той поры ваш отец и этот господин что-то обсуждают, я им вино носила, причем одно из самых дорогих, что есть в доме. А еще господин Даррис недавно отправил Карла на постоялый двор, чтоб передать кому-то, чтоб тот шел сюда.
Карл - это наш работник, он же конюх и садовник в одном лице, а еще отец часто посылает его с поручениями. Если же принять во внимание, что непростая ситуация, сложившаяся за последнее время в нашей семье, отнюдь не способствует приему гостей, то можно предположить, что все происходящее имеет какое-то отношение ко мне.