— Вот сейчас все-все как надо.
У Марко, Пикселя и Топки стало хорошо на душе. Потому что в самом деле — все как надо. Икира никогда не врал…
ПИГМАЛИОН
Пиксель и Топка в самом деле пришли к Марко с идеей. Ещё немного полюбовались Прыгалкой и заговорили:
— Ей нужна другая подставка. Ну что это за подпорка из пластмассы, смотреть даже тошно, будто Аполлона поставили на ящик из-под мыла, так не бывает нигде на свете… — это Пиксель.
— Негармонично, — поддержал друга Топка.
— Что предлагаете? — весело спросил Марко.
— Мы предлагаем, чтобы скульптура вписалась в естественную окружающую среду, которая была вокруг неё, когда она была у себя в обстановке, характерной для эллинской культуры, и… — зачастил опять Пиксель.
— Надо поставить девочку на площадь, — сказал Топка. И затем изложил творческие планы коротко.
Весной, когда они с Марко ходили в «планетарий», то есть в комнатку с телескопом, чтобы полюбоваться на светила, вездесущий Пиксель сделал находку. На одной из полок он увидел дюжину коробок с пластилином для занятий в младших классах. Лежали коробки здесь, наверно, лет десять. Потому что пластилин окаменел. Однако Топка и Пиксель рассудили, что бруски нетрудно будет разогреть и размять.
Можно было просто-напросто спереть коробки, никто бы не заметил. Но воспитанные в благородных традициях искусства, Пиксель и Топка не пошли на это. А пошли к директору.
— Зачем вам такое задубелое сырье? — удивился Юрий Юрьевич.
— Мы слепим каких-нибудь рыцарей или динозавров, или космических пришельцев, — зачастил Пиксель, — и можно будет устроить выставку, и…
— Для скульптурного творчества, — разъяснил Топка.
— Берите и творите, — решил директор.
Сразу творить они не стали. Как-то руки не доходили и не было чёткой мысли: что же такое вылепить. А вот сейчас…
— Мы выложим из пластилина площадь, узорчатую, — объяснил Пиксель. — Получится, будто в древнем городе. И Прыгалка будет стоять на ней. Будто большая скульптура, которая сохранилась там с древних времён. Ну, не совсем сохранилась, но все равно она для всех любимая и…
— Пусть это все будет у тебя на столе, — сказал Топка. — А все, кто хочет, пусть приходят и смотрят…
Что и говорить, идея была достойная настоящих мастеров.
— Ребята, вы гении…
Марко сразу прочувствовал, что на такой площади разбитость скульптуры не станет казаться недостатком. Не будет в ней никакой ущербности! Мол, время и всякие стихии прокатились по городу, оставили свои следы, но красота все равно оказалась сильнее.
Обрадованные похвалой Топка и Пиксель отправились к себе, разминать пластилин. А Марко притащил к себе в хижину дребезжащий компьютер — под негодующие вопли сестрицы («Таскаешь туда-сюда, он совсем рассыплется, а мне надо готовить ответы но биологическому практикуму!») Конечно, можно было разглядывать записанные на флешку девчоночьи портреты прямо в комнате. Но ведь Женька тут же полезет с комментариями. И решит, чего доброго, что брата интересуют не просто девицы, а «девицы без лишней одежды». А ему нужны были только лица…
Подходящих лиц он так и не нашёл. То есть было много вполне симпатичных, но — не для Прыгалки. Или «не совсем для Прыгалки». В конце концов, Марко решил, что самое подходящее — лицо той смуглой девочки, которое они с ребятами увидели в числе первых шести. Жительница древнего Юга. Глаза распахнуты, на губах полуулыбка, волосы откинуты ветром… Да, не похожа на Юнку, но что поделаешь? Все-таки Юнка и Прыгалка — разные девчонки, хотя у обеих скакалки…
Икире понравился выбор Марко.
Икира сначала был рядом, а потом сказал, что пойдёт на Фонарный холм. Там ребята с Артельной улицы собирались запускать новый змей — сделанный в форме старинного самолёта. Икиру в посёлке все знали, и каждая ребячья компания готова была принять его к себе. А Икира, конечно, не считал, что, сделавшись Маркиным кровкой, должен постоянно быть рядом. Он же не рыба-прилипала!
— Давай, — одобрил его решение Марко. — Вибрация нити добавит тебе жизненной энергии.
— Да!.. А ты не хочешь со мной?
— Нет. Мне ещё надо… подумать.
Мысли опять вернулись к Юнке.
Может быть, она специально не указала в письме номер телефона? Может быть, решила: «Я догадалась послать Коньку письмо на адрес школы, пусть и он пошлёт на адрес театра…»
«Но ведь она говорила: кто же сейчас пишет письма!»
«Но ведь написала же!»
«Наверно, так… из вежливости».
«Ну, и ты должен… тоже из вежливости…»
Он завалился на постель и начал сочинять послание.
«Здравствуй, Юнка! Я получил твоё письмо. Хорошо, что ты догадалась отправить его. У нас по-прежнему блокада, какое-то дурацкое положение. Я рад, что плечо твоё почти не болит, и что ты тренируешься с прыгалкой…»
А дальше что?
Не писать же про случай с матросом Володей — вдруг прочитают те, кому это не надо знать!.. Рассказать, что появился у Марко девятилетний друг-кровка? Но это… не то, чтобы тайна, но и не тема для досужего обмена новостями… Поведать историю с Прыгалкой?
Марко понял, что писать об этом не сможет. Будто пришлось бы выложить что-то слишком сокровенное и непонятное самому себе… И будто у Юнки сможет шевельнуться ревность. (К кому? К маленькой глиняной статуэтке? «Ты совсем спятил…») Хотя при чем здесь ревность? Зачем Юнке Конёк? Они, скорее всего, больше никогда не увидятся. Или увидятся потом, когда станут другими. Он поступит (если получится!) в Академию корабелов, она в какой-нибудь театральный институт, и едва ли часто будут пересекаться их дороги…
«Что было — то было, а теперь прошло», — сказал себе Марко словами старой песенки. — К тому же, там есть мальчик в зелёном берете…»
С этой мыслью Марко заснул.
Женька на цыпочках уволокла компьютер к себе. Марко не проснулся…
Директор Гнездо сдержал слово. Он подарил Иванко Месяцу могучую рогатку, а Марко Солончуку тёмную от ржавчины рапиру с шишечкой на конце. Марко почистил клинок и повесил оружие над топчаном с постелью. А что ещё с этой штукой делать? Второй рапиры не было, ни с кем не пофехтуешь. Да и никогда не увлекался Марко мушкетёрскими приключениями. Другое дело — тайны пришельцев и парусные плавания. Слон обещал снова взять его (и, конечно, Икиру), на парусную шлюпку, когда пойдёт в лиманы…
Икира несколько дней ходил с рогаткой, засунутой под резиновый поясок на шортиках. Она была такая большая, что конец рукоятки торчал внизу из коротенькой штанины. Икира иногда доставал рогатку и лупил сухими глиняными шариками по какой-нибудь подходящей цели: по блестевшей среди бурьяна жестянке, по шляпе пугала на огороде, по застрявшему в развилке ясеня мячику (тот радостно выскакивал), по взлетевшей над головами чьей-нибудь бейсболке. И всегда попадал! Бывало, что просили пострелять другие ребята. Икира давал, но со словами:
— Только не по живому!
Его всегда одинаково успокаивали:
— Икира, да ты что!..
Однажды захотел стрельнуть Кранец…
Если человек неудачник, то неудачник он во всем.
Дело было на дворе у Топки.
Кранцу вздумалось разбить пол-литровую треснувшую банку, которая стояла на выступе каменного забора, невысоко от земли. Ну, казалось бы, младенец не промахнётся. Кранец-Померанец промахнулся. Да ещё как! Глиняная пуля врезалась в набитый мешок, лежавший в метре от цели, раздался стеклянный звон. Кранец сел на землю, ладонями прижал заполыхавшие уши-лоскутья и стал безнадёжно смотреть в пространство…
Дело в том, что в мешке были собранные им же, Кранцем-Померанцем, банки, которые он собирался отнести бабке Лександре для примирения. Целых двенадцать посудин разного размера.
Один-единственный шарик ухитрился сквозь мешковину раздолбать четыре банки, в том числе и самую большую, трёхлитровую.
— Нельзя давать гамадрилам огнестрельное оружие, — холодно сказала Славка. — Это опасно для окружающих.
Кранец даже не возразил, что рогатка — не огнестрельная. Горе его было неподдельно. Поэтому никто больше не сказал Кранцу укоризненных и насмешливых слов, наоборот, утешили, как могли. Топка принёс из кладовки другую трёхлитровую банку.