— Нет, другом не был. Друг — большое слово. Ответственное. За всю жизнь у меня один друг был. А с Толей мы — сокурсники, сослуживцы, старые знакомые…
— Вы часто ссорились?
Бурундук удивленно воззрился на собеседника:
— Ах, вот оно что! Случалось.
— Можно узнать, по каким поводам?
— Узнавайте, только не от меня.
— Почему же? Вы человек откровенный, не так ли?
— Знаете, о мертвых — хорошо или никак.
И опять губы брезгливо изгибаются, что-то неуловимо затаенное мелькает на добром, открытом лице, глаза прячутся за пушистыми ресницами.
— Нам еще придется вернуться к разговору о Сукачеве. — Павел Ефимович встает и протягивает для прощания руку.
— Что ж, пожалуйста.
Рука Бурундука оказывается мягко-беззащитной, вяловатой.
5
— Арсений Семенович? Этот вам наговорит. Он Толе завидовал всю жизнь. И когда Толюшу избирали председателем месткома, и когда награждали. Толюша всегда с людьми и для людей. А Бурундук — всегда один. Самоуверенный, хлебом не корми — дай гусей подразнить. А с самого — как с гуся вода. Ни с чьим мнением не считается. Вот хоть у людей спросите.
— Он сказал мне о себе почти то же самое.
— Вот как? Ну, да что ему, вечно с вызовом, потому и другие его невзлюбили.
— Значит, не ладил он с вашим покойным мужем?
— Он со всеми не ладил.
— В данном случае меня интересуют не все, а ваш муж.
— И с Толюшей тоже. Арсений Семенович как устроен? Главное для него — сделать по-своему, не так, как другие. И этим глаза поколоть людям: вот вы не сможете, один я такой умный. А если другого уважали больше, ценили, он аж из себя выходил. Выдумывал всякую всячину, обвинял во всех смертных грехах. Из тех, знаете, что в чужом глазу соринку видят, а в своем не видят и бревна.
— А в чем конкретно он обвинял вашего супруга?
— Да чепуховина всякая. Своего, видите ди, мнения не имеет, приспособленец…
— И только-то?..
Их взгляды встречаются, скрещиваются. Следователь замечает, что глаза у вдовы с легкой косинкой, что скорбные морщины у глаз почему-то противоречат осуждающе поджатым губам, а гордый постав головы не может скрыть возрастную усталость и тревожное ожидание в глубине глаз. И вдова что-то увидела новое в лице следователя и спешит добавить:
— Он придумал, будто Толюшенька включал в свои книги работы учеников.
— Это неправда, сговор?
— Только Бурундук и утверждал.
— А вот этого он мне о вашем муже не говорил.
У Сукачевой медленно, как на фотобумаге, проступает на лице выражение растерянности, и, пока оно не прошло, следователь спрашивает:
— Зачем ваш супруг держал дома спортивный пистолет?
— Он когда-то стрелковым спортом занимался. Да и потом, не глядя, что профессор, завкафедрой, выступал на соревнованиях за институтскую сборную. Ну и спортивный пистолет у себя держал.
— А он никого не опасался?
— Опасаться, говорят, надо и кошки. А то ведь исцарапает.
И снова следователь понимает, что это не ее слова. Но говорят они ему о многом.
6
Телефон звонит поздно вечером. Ожидая вестей от экспертов, Трофимов хватает трубку, слышит хорошо поставленный баритон:
— Павел, ты?
— Я, — отвечает, напрягая память: голос кажется знакомым.
— Как поживаешь, старина, нечасто беседуем, но старых друзей все равно положено узнавать по голосам. Тем более что на заседании комиссии, помнится, мой голос был не из последних…
— Геннадий Захарович?
— Зачем же так официально? Можно просто — Геннадий.
"Кажется, мои акции повысились, с чего бы это?" — удивляется Трофимов, вспоминая, что месяца два назад, когда следственный отдел посетила комиссия из "Большого дома", он встретился с однокашником по юридическому институту Геннадием Захаровичем Коржиком. Трофимов разогнался было вспоминать студенческие годы, Верочку и Саню, но Геннадий Коржик своевременно, начальственным намеком напомнил о разделяющей дистанции и о том, что теперь он, увы, для всех без исключения, Геннадий Захарович. "И не хотел бы подобной официальности, старик, но ради дела, чтобы не заподозрили в кумовстве, не сказали, что беру, мол, под крыло друзей-приятелей…" И бывший "друг-приятель" Павел Ефимович сразу понял все недосказанное и перешел на официальный тон. И вот теперь звучит из трубки:
— Веруню, снегурочку нашу, нигде не встречаешь?
— Изредка, — отвечает Павел Ефимович, ожидая, когда Коржик перейдет к "делу", а в том, что оно последует, Трофимов не сомневается нисколько, помня характер и повадки старого знакомого.
— Ну и как она? — продолжает расспрашивать Коржик, будто главная его забота и тоска по Веруне, за которой он лет пятнадцать назад пытался безуспешно ухаживать.
Павел Ефимович поддерживает словесную игру, перебирая в памяти последние события: что же стряслось, из-за чего позвонил из "Большого дома" Коржик, который теперь, для всех без исключения, Геннадий Захарович?
Как бы вскользь упоминает:
— Слышал, погиб известный ученый, профессор Сукачев?
Прежде чем Павел Ефимович успевает проанализировать фразу, чутье подсказывает: "Вот оно!"
— Расследование веду я, — говорит он без обиняков, предпочитая играть в открытую.
— Ах, так это ты его ведешь? — разыгрывает удивление Геннадий Захарович. — Понимаешь, тут звонила мне вдова Сукачева, очень тонкая и ранимая женщина. Представляешь, как тяжело она переживает смерть мужа. Ты уж, Паша, поделикатнее с ней…
"Только из-за этого не стал бы ты звонить да еще обласкивать, разрешая "тыкать", и отвечает:
— Стараюсь поделикатней.
— Вот-вот, а то каждое неосторожное слово о муже ранит ее, причиняет страдания. Анатолий Петрович, как мы знаем, был и ученым выдающимся, и человеком отменным. Его научные заслуги поразительны…
Минут пять он перечислял титулы, звания, премии Сукачева, пока Трофимов, не скрывая иронии, вставил:
— Тут вскрылись кое-какие истинные его заслуги…
— Не сомневаюсь, Паша, это все оговоры. Вокруг каждого крупного специалиста множество всяческих слухов циркулирует. О зависти забывать нельзя.
— И о зависти тоже, — говорит Трофимов. — Некоторые специалисты предпочитают подниматься на вершину служебной лестницы по хребтам других людей.
— Не нравятся мне эти твои настроения, Паша. Любил ты когда-то против течения плыть. Не изменился?
— Не изменился, — подтверждает Трофимов с легким вздохом. — Вот закончу расследование, познакомишься, если захочешь, с моими формулировками. — И чтобы не оставалось недоговоренностей, жестко добавляет: — Думаю, там будет материал для вынесения частных определений.
— Не забывай только о нашем разговоре, — предупреждает Геннадий Захарович.
Трофимов некоторое время сидит с телефонной трубкой в руке, рассеянно слушая, как плывут в ней гудки отбоя, и думает: не стоит ли расширить поиски, учитывая обширный круг знакомств Сукачева?
Но на второй день выясняются новые детали, способные увести следствие в неожиданном направлении…
7
Об исчезновении мальчика Павел Ефимович узнал случайно. Кто-то из сотрудников обратил внимание, что совпадают адреса домов на повестке, которой он вызывал Бурундука, и на сообщении о розыске десятилетнего мальчика Пети Шевелева.
И вот Трофимов стоит на лестничной площадке перед дверью с табличкой 121, а рядом — дверь с табличкой 120, за которой живет Арсений Семенович. Павел Ефимович косится на эту дверь, но нажимает на кнопку звонка квартиры Шевелевых, и за дверью его встречает молодая женщина с припухшими от бессонницы и слез веками. На его вопросы отвечает пространно и обстоятельно.
— Вчера не заявляли, думали — к дяде в Новгород подался. Он уже однажды учинил такое, — быстро говорит она, поправляя непослушную прядь волос. — Дозвонились к вечеру, уже думали — не доживем. А там — ни сном ни духом. Здесь, в городе, оборвали, конечно, телефоны у всех его друзей. Хотя бы какой-то намек, хоть за что-то зацепиться. И не ссорился особо ни с кем, и не дрался, как бывало, и не отправлялся искать сокровища, и не собирался к Северному полюсу или там по следам знаменитых путешественников… Не знаем, что и подумать…