Возвращаться домой показалось неразумным, куда идти еще — не придумал, поэтому просто двинулся за животным. Не прошло много времени, как кот, потерявшись на мгновение из вида, вдруг предстал старым недобрым Нокком. Он так же прытко припустился за Консуэллой, беспокойно вертя по сторонам головой.
Я флегматично двигался за ними, думая и чуть отставая. Вскоре я ушел круто вправо, закурив новую сигару и немного ускорив шаг. Машинально пальцы нащупали в кармане шортов крохотный мобильник, я извлек его на яркое солнце и привычно выжал цифры — не глядя.
— Они меня нашли, — сообщил я туда спустя недолгую тишину.
— Это должно было произойти когда-то, милый, — суховато ответили оттуда, выждав. — Убежишь или вернешься?
«…в лоно семьи…»
— Ты тоже всегда знаешь, о чем я думаю?
— Ты человек, и ты предсказуем. — Легкий смешок всколыхнул на моем темечке короткие волосы. — Ты уверен?
— Я видел Кваазена… — уверенно заявил я, резко обернувшись и несколько шагов пройдя спиной.
«...почему не сотню джиннов?..»
— Сам Кевин? Ничего себе. — протянула Боль. — Наверное, он планирует месть.
— Сначала это был кот, потом я увидел старого нищего.
— Нокка? — Мы всегда понимали друг друга легко.
— В кого еще старый бес любит перевоплощаться? — процедил я.
— Ты перегибаешь палку, мой мальчик, — раздраженно сказали из крошки-трубы. — Не забывайся, да и я не могу давать ответы на такие вопросы. — Она помедлила. — Почему он не убил тебя сразу? — Голос ее лился, скучливо металлический. — Ты бы уже был подле меня.
«...действительно непонятно...»
— И я задаюсь этим же вопросом. — Я прослушал ее голос внимательно, надеясь нащупать подсказки, но ничего там не нашлось.
— Как ты убежал?
— Сигары.
— Понятно. Ты уже звонил ей? — словно и не спросила Боль, но я услышал вопрос подсознанием.
— Она не умерла? — Голос мой вздрогнул.
— Умерла, — почти уверенно заявила Боль. — Ты же сделал это, не так ли?
—. — меня как ошпарило.
«...я бы не смог сам…»
— Этого я не знаю точно, не видела ее давно. — опять выждав, добавила Боль. — Очень давно. Кевин уверен, что ты что-то сделал с ней. — Она смеялась надо мной. — Но задумайся, при этом он тебя не убил.
— Ее телефон по-прежнему выключен, — признался я, сжимая трубку в ладони с риском поломки. — Номер не существует.
— Нужно изменить что-то в себе, может быть, — предположила Боль совершенно не с той интонацией. — Возможно, тогда что-то изменится снаружи.
— Не слишком ли много «может быть»?
— Как знать. — издевательски вздохнула Боль. — Может, слишком мало.
— Иногда мне не нравится с тобой разговаривать, — сказал я ей, катая желваки, и нажал отбой.
«...диалоги с вашей братией от мала до велика, как на краю карниза...»
Я вышел к узкой дорожной ленте, мечущейся вблизи невысоких построек жизнерадостных цветов. Загорелый асфальт старательно отрабатывал каждый сантиметр своей шершавой плоскости. Кроме всевозможного авто- и мото засилья по нему с традиционным звуком двигались флегматичные коровы с непилеными рогами, собаки, не знающие лая, да множество разнообразного люда местных и иноземных тонов, а также иноземцев в местных тонах.
Массивные автобусы с трудом разъезжались на узкой фиолетовой полосе, стукаясь зеркалами и падая одним из своих боков в кирпичного цвета песок. Они протяжно, с ленцой, сигналили друг другу и прочему круговороту существ, но действовал известный звук только на полных собственной осмысленности коров.
Я впечатался в этот спокойный поток, дымя неизменной сигарой. Мне требовалось подумать, несмотря на то что этим занятием я был занят последние пять лет. Мне требовалось еще раз задать себе тот последний вопрос и дать на него тот последний ответ. Сложность заключалась в том, что ответ оспаривал все деяния последних лет, начиная с первого восхождения на подоконник и прыжка в сторону все того же вопроса. Он сводился к простой формуле ошибочности поведения в определенный момент развития ситуации. Он противопоставлял ситуации «сейчас» и «тогда», вытравливая из общей массы временных данных ключевые события и практику старого и нового времени. Искомый ответ сходился в неистовой кровавой бойне с человеческими приложениями: гордость (тем более оформленная в сероватые цвета мужского начала) и самолюбие (тех же категоричных оттенков). Даже опыт участвовал в противостоянии, ведя себя наиболее двулично и устраивая чехарду из материала, подтверждающего концепты «за» и «против» и отрицающего.