Зоя шевельнулась, острая боль в плече саданула так, что рикошетом ударила в затылок, на мгновение почудилось, что череп лопнул и в трещины, почему-то хлестнуло ледяным сквозняком. А потом свет замигал, рассыпался на радужные хлопья, и погас.
В ушной раковине злорадно звенел комар…
3
Открыв глаза, Зоя увидела зеркало трюмо, а в нём себя, лежащую в кровати на перине. Голова перевязана, на лбу и на лице нашлёпки пластыря. На Зое была светлая клетчатая мужская рубашка.
В окно, наполовину задёрнутое занавеской, ломился свет, явно не утренний. И там за окном кто-то колол дрова. Этот уже подзабытый звук собственно и разбудил Зою.
"Так, значит, я отделалась лёгким испугом. Машина, скорее всего, помялась. Меня кто-то нашёл и почему-то притащил домой, а не в больницу, как следовало бы. Почему на мне мужская рубашка?"
Откинув одеяло, Зоя спустила ноги. На полу стояли мужские шлёпанцы, раза в два превышающие размер ноги Зои. Сунув ноги в шлёпанцы, невольно улыбнулась, вспомнив, как, будучи ещё детсадницей, "приносила" папе тапочки: сунет свои крохотные ножки и как на лыжах движется к папе:
- Папулечка, я тебе их грею.
Постояв с минуту, Зоя прислушалась к своему телу. Вроде всё окей, нигде не болит, разве что в голове чуть шумит, да залепленные ранки слегка саднят.
"Нормалёк, жить буду".
Подойдя к окну, отдёрнула занавеску и невольно вздрогнула: между горой чурок и горой полениц колол дрова…Карл Маркс. Мужчина неопределённого возраста в серых джинсах и коричневой майке своей волосатостью и пышной бородой действительно походил на классический портрет основоположника марксизма.
"Лесник, наверно, живет, видимо один. В комнате, по крайней мере, женщиной не пахнет. Если меня не считать".
С лёгким вздохом отворилась дверь и на пороге замерла девчонка лет тринадцати, на ней был пёстренький сатиновый топик и джинсовые шортики, ноги босые. Девчонка хмуро в упор рассматривала Зою.
- Здравствуй.
- Не застуй,- вместо приветствия неласково сказала девчонка.- Как голова? Не болит?
- Спасибо, нет.
- Боря сказал, если ты в порядке, можешь убираться. Твоя тачка на ходу. Если думаешь, что тебя будут завтраками кормить, то обломится. У себя в городе в ресторане похаваешь.
- Интересное кино. А почему ты грубишь? Разве я чем-то тебя обидела?
- А я и без обид вас таких ненавижу.
- Каких таких?
- Сама знаешь. Видела я твои шмотки, да и тачка…Скажешь, на честно заработанные купила? Ха, не смеши кур. Знаем, как,- девчонка презрительно хмыкнула,- заработала.
- С тобой всё ясно. Могу я поговорить с Борисом?
- С тобой тоже всё ясно. Борис не станет с тобой говорить. Он с такими вообще не разговаривает. И я не собираюсь. Шмотки твои в тачке, тачка за калиткой. Гуд бай.
Девчонка развернулась, ещё раз окинув Зою презрительным взглядом, и вышла, но через секунду вновь возникла:
- Не советую резину тянуть. Если через пятнадцать минут не свалишь, я собаку на тебя натравлю.
- Зашибись. Кина не надо. Что за люди такие: сначала помогают, затем пинками выпроваживают. Что это? Извечная российская зависть и неприятие богатых?
Зоя вновь посмотрела в окно и неожиданно для себя залюбовалась тем, как мужчина ловко разделывался с чурками. В его движениях были покой и уверенность, а ещё весь его облик говорил, что в нём есть то самое, что необъяснимо как чувствуешь и признаёшь: настоящий мужчина. Чем дольше смотрела Зоя, тем больше находила в мужчине напоминаний о папке. Он вот так же лихо и красиво колол дрова, и в нём так же чувствовался мужской стержень. Вспомнилось, как приносила папке попить квас, стояла рядом, чувствуя его мускулистое разгорячённое тело, вдыхала запах пота.
- Па, ты вкуснее пахнешь, чем мамкины духи.
И вдруг Зоя поймала себя на мысли, что может быть все её неудачи в поиске избранника скрыты в этом: она искала похожего на папку, с похожим духом. Наверняка поэтому наодеколоненные мужчины вызывали отвращение.
Нестерпимо захотелось оказаться рядом с "Карлом Марксом" и Зоя уже сделала решительный шаг к выходу, но дверь распахнулась и порог переступила маленькая худенькая женщина пенсионного возраста, она держала цветастый поднос, на котором стояли глубокая миска с борщом, стакан с молоком и стопка порезанного хлеба.
- Доброго здоровьица. Как самочувствие?
- Здравствуйте. Спасибо, хорошо.
- Я вот тут вам покушать принесла. После такой встряски, поди, проголодались,- женщина поставила поднос на табурет, а уже его подвинула ближе к кровати.- Садитесь прямо на кровать. Как же вас угораздило?
- Простите…
- Можете звать просто тёть Леной.
- Ну а я просто Зоя. Зверюга какая-то выскочила на дорогу, я поздно заметила.
- Боря так и подумал. Слава богу, удачно всё обошлось. Ваше счастье, что Боря как раз возвращался из Кириловки. Вы уж не серчайте, что ему пришлось вас раздеть. Боря хотел проверить, нет ли переломов. Плечико, правда, пришлось вставлять. Не болит?
- Нет. А Боря это…
- Брат мой меньшой.
- Он медик?
- Как вам сказать. В армии медбратом был. Шибко дотошный, если что заинтересовало, изучит досконально. Самоучка, одним словом. Но если что изучил, делает получше иного дипломированного. Что ж вы, кушайте, кушайте, простынет ведь.
Едва Зоя взяла ложку и хлеб, как тётя Лена заторопилась:
- Ну не буду вам мешать. Приятного аппетита.
- Спасибо. Да вы не мешаете. Извините, я что-то не поняла. Перед вами заходила девочка…такого наговорила…
- И что же она сказала?
- Чтобы я поскорее убиралась. И что Борис не станет со мной разговаривать…
Лицо тёти Лены стало болезненно-печальным, она глубоко вздохнула, затем присела на краешек кровати, заговорила почти шёпотом:
- Это Юлька, моя меньшая. Всё верно сказала… Боря так и велел: если оклемалась, пусть…убирается. Это уж я самовольно и вещи ваши простирнула, и вот покушать… И говорить с вами действительно не станет…
Зоя замерла, закусив ложку:
- Не понимаю. Зачем же сюда меня вёз, а не в больницу?
- Он на велосипеде был, до района сорок пять километров. Время ранее, попуток нет. Вот и привёз к себе. Когда с вами управился, взял у Саши Борковского трактор и притащил вашу машину…
- С этим ясно. А почему разговаривать не станет?
Тётя Лена вздохнула, опустив голову, нервно затеребила складку платья.
- Не любит он женщин, особенно молодых. Только с нами пенсионерами, да со старушками словом перекинется. А так зубы сцепит и волком глядит…
- Почему?
- Ох, и не знаю, говорить, аль нет…
- Раз начали, продолжайте.
Зыркнула на окно, вновь глубоко вздохнула:
- Обидели его жёны, сильно обидели. Через них невзлюбил и остальных. Он ведь раньше тоже в городе жил, на заводе токарем работал…
4 Первая жена
Школу Борис закончил хорошистом. Мог бы и на одни пятёрки,- память почти феноменальная, предметы давались легко,- если бы не его несносный характер правдолюбца. Это у него от деда, ярого коммуниста, настоящего, ещё дореволюционного, прошедшего ГУЛАГ, штрафбат, войну закончил в Японии комбатом-танкистом. До последнего дыхания боролся за Правду, получая и награды и тумаки. Вот и Боря такой был, его в школе так и дразнили ГазетаПравда. С пятого по десятый класс выпускал школьную стенгазету, в которой, разумеется, правдиво отражал жизнь школы. Через эту правду многие не любили Бориса, включая педсовет, ибо и их не щадил ГазетаПравда. Мстили по-мелкому: занижали оценки.
После выпускного все рванули в город поступать в техникумы, институты, а Борис остался в деревне. В принципе он мог свободно поступить в любой институт, но не сделал этого. Объяснил так:
- Я ещё не определился, что хочу. Поступать на авось, как это делают большинство, не собираюсь. Схожу пока в армию.
Попал в Афган, хоть мама с бабушкой неустанно молились, чтоб Господь не допустил этого. Возможно, Бог был глух к мольбам бедных женщин, потому что они не считали себя по-настоящему верующими.
В первом же бою зелёным необстрелянным мальчишкам туго пришлось, было много потерь, на глазах Бориса шальной пулей убило санитара, и он самовольно заменил его: вытаскивал из-под огня раненых товарищей, делал перевязки. За самовольное оставление боевой точки солдата, конечно, пожурили и тут же приказом перевели в медроту. Закончил Борис службу с тремя лёгкими ранениями и двумя медалями. Дед гордился внуком, разговаривал на равных, как с братом своим фронтовиком.