Шарыгин у гримерок даже не задержался, повлек Галку сразу через сцену в зал.
Небольшой зал был пуст, только в переднем ряду с краю скукожился в зрительском кресле человечек, вяло махнувший им рукой.
По закону Галкиной невезучести человечек оказался Казимирчиком. Носатый, кучерявый Алексей Янович тут же признался, что Галка прекрасна, что она — сама свежесть и молодость, и смотреть на нее — счастье для всякой живой души.
Все внутри у Галки заходило от отвращения.
Казалось бы, ничего плохого Казимирчик не сказал, но кисло сделалось до оскомины. Может, действительно, в далеком-далеком прошлом…
— А где все? — оборвал Казимирчика Шарыгин.
— Не знаю, — развел руками Алексей Янович и, склонив голову, принялся смотреть на Галку влажными глазами.
Шарыгин обрадованно присвистнул.
— Так мы первые!
— Не торопитесь, молодой человек, — донесся со сцены хрипловатый голос.
Клетчатый, сине-белый плед, укрывавший плетеное кресло, пополз вниз, и к неяркому свету юпитеров, включенных через два на третий, подалось помятое лицо с седыми висками. За лицом открылась худая шея, плечи, втиснутые в тесный кашемировый, горчичного цвета пиджак.
Хабаров.
— Великолепно! — негромко захлопал Казимирчик. — Это так искусно, так неожиданно! Я здесь пятнадцать минут, и ни сном, ни духом, уверяю вас. Сергей Сергеевич, вы, несомненно, мастер, каких мало.
Хабаров раздраженно поболтал кистью в воздухе.
— Алексей Янович, честное слово, иногда вы переходите в своем славословии некую черту, после которой вас хочется убить.
Он с кряхтением встал из кресла и распрямился. Отчетливо щелкнул то ли позвонок, то ли еще какой сустав.
— Слышали? — насторожился Хабаров. — Возраст.
Свернув плед и аккуратно накинув его на подлокотник, он оправил складки на брюках, медленно подошел к краю сцены и вдруг выдал оборот вокруг собственной оси на носках туфель. Вздулись полы пиджака, лопастями вентилятора мелькнули руки.
Дробно стукнули каблуки.
— Могу еще, — хмыкнул Хабаров и ссутулился обратно.
Задумчиво почесывая бровь, он спустился в зал, кивнул Галке, словно они сегодня уже виделись, и за рукав потянул в сторону Шарыгина.
— Мы сегодня что, собственно, репетируем?
— Или Брехта, или Островского.
— А с чем связано?
— С режиссером. Если появится Неземович, показываем "Бесприданницу". С Суворовым ставим "Доброго человека".
Хабаров ногтем поводил по переносице.
— А кого я в "Бесприданнице"?
— Робинзона, кажется.
— Хм… Когда-то давно, на заре своей карьеры, кажется, в Оренбурге… нет, в Ростове…
— Сергей Сергеевич, все это очень интересно…
— Да? — удивился Хабаров. — Гриша, я тонко чувствую вранье.
— Просто, Сергей Сергеевич, — приложил ладонь к груди Шарыгин, — эта ваша заря карьеры… Она как жупел уже, и если вы этого не замечаете…
— Замечаю, — кивнул Хабаров. — Знаете Шакальского? Того самого? На заре карьеры, когда я еще, грубо говоря, ходил под театральный стол…
— Господа! Вот и я!
Выкрик со сцены заставил Хабарова обернуться.
Блондин Песков глядел на собравшихся с нежной улыбкой, свысока и будто перед публикой раскинув руки.
— Ты как всегда не можешь без рисовки, — кисло заметил Шарыгин.
— Бесподобно! — восхитился Казимирчик.
— Сергей Сергеевич, Григорий Валентинович, — Песков поприветствовал коллег "офицерским" кивком. — Галина Ивановна! Вам — воздушный поцелуй!
Он поднес щепоть из пальцев к губам и раскрыл ее в направлении Галки.
— Черт! — сказал Хабаров. — Про что я?
— Про стол, Сергей Сергеевич, — напомнил Казимирчик.
Хабаров посмотрел на него совершенно пустыми глазами.
— Про стол? Ну, да, смотрю, стол…
Он задумчиво умолк.
Песков присел на край сцены, а затем молодцевато спрыгнул в зал. Он был поспортивней, пофактурней Шарыгина, в нем не было вальяжности, ленивой неги, но были напор, хищный оскал и мужественный подбородок.
Смотрелся он, конечно, выигрышней, и Шарыгин ему этого простить не мог.
— Ах, Игорек, Игорек, береги себя.
Песков опустился в кресло рядом с Галкой.