Удаление миндалин или кости, застрявшей в горле.
— Вот.
Растрепанные листы появились на свет.
— Хорошо, — сказал Суворов и принялся расхаживать по сцене так, что Галке, и всем остальным, конечно, был виден грязевой кант на его ботинках. — Итак, что у нас с Брехтом? Брехт до сих пор актуален. Да-да, и Петр Фоменко, и на Таганке его с успехом пользуют. И прочие, прочие тоже. Но мы решили придать ему чуть больше аутентичности, чуть больше современного нерва. То есть, "Добрый человек" у нас переместится в наши реалии. Концепцию я вчерне… Собственно, будет не табачная лавка, а ларек, но об этом далее. Там, в распечатках, пометки есть. И чем хорош Брехт в данном случае? Тем, что будет занята почти вся труппа.
— А если я в первых актах не участвую, — подняла руку Жмуркова, — мне что, все равно здесь сидеть?
— Обязательно! — Палец режиссера взлетел и как пикирующий бомбардировщик нацелился на Жмуркову. — Мы или коллектив, или нет. А концепция требует общего участия, потому что мне хотелось бы, чтобы каждый привнес в Брехта что-то свое, примечательное, прочувствованное, что-то от нынешнего времени. И был бы не против некой импровизации в рамках текста. Но это мы еще обсудим.
Суворов похлопал в ладоши.
— Так, давайте с первой же сцены, где боги и этот, бедный… — он пощелкал пальцами, вспоминая, — водонос, только у нас — курьер. Сивашова, Загорский, Крюсс — боги. Иностранцы, в нашем случае. Григорий Валентинович, вы у нас пока Ван, то есть, Иван. Декорации будут провинциального городка, я уже смотрел — замечательные. Такая, знаете, посконность, застывшее время, то, что нужно для нашей постановки.
Режиссер умолк, что-то соображая.
И опять Галке показалось: все это — театр в театре. Будто сдвинулась точка зрения, и уже не Галка, а кто-то за ней, не участвующий, отстраненно наблюдал за происходящим. Все играли предназначенные роли. Но вовсе не Брехта.
Абаева играла Абаеву, Казимирчик — Казимирчика, Шарыгин — Шарыгина, льва театрального. Получалось не бездарно, органично даже. Только почему-то чувствовался надлом, то ли из-за усталости, то ли из-за бессмысленности постановки.
Несчастные люди!
Стиснутые кукловодом по рукам и ногам, выпихнутые на сцену жизни в толпу таких же растерянных людей — играйте!
И щелканье хлыста.
— …вановна, — расслышала Галка, несомненно, обращенные к ней слова.
Наблюдатель смущенно спрятался за шторками век, как за занавесками в балконной ложе, и пришлось, краснея за него и за себя (ой, шизофрения!) вскакивать с кресла.
— Да, извините, я прослушала.
— Вот! Вот! — обратился Суворов к Шарыгину. — Вот она, ваша протеже!
Галка опустила глаза.
С высоты человеческого роста туфли казались маленькими, и ноги в джинсах вонзались в них глубоко внизу. Настоящие кэрроловские ощущения.
— Извините, — снова сказала Галка.
— Александр Михайлович! — загудел Шарыгин. — Что вы, ей-богу! Человек просто концентрируется. Настраивается. Сами ж знаете.
— Знаю, — сбавив тон, сказал Суворов. — Но с этим, в конце концов, можно и повременить. Сначала ставится задача, а потом сколько влезет… И вообще, Григорий Валентинович, попрошу на сцену, без вас, собственно, стоим.
— Я уже, — ответил Шарыгин и степенно поднялся к режиссеру. — Куда мне?…
— Сюда, — Суворов указал Григорию место перед столом. — Это улица, вы — курьер… Черт! — В его глазах блеснул огонь озарения. — Мысль пришла! Вы не курьер, нет, это еще все-таки не дно, какие-то перспективы. А нам нужно… Вы — "бутерброд"!
— Хот-дог! — подал реплику Песков.
— На заре моей молодости сие называли "сэндвичем", — произнес Хабаров. — Кажется, это показывали в "Международной панораме".
— Гос-по-да! — умоляюще вытянул руки Суворов. — О гастрономии потом. Григорий Валентинович, вы ходите по сцене и раздаете буклетики, рекламку всякую, вполголоса, стеснительно бормочете чушь. Стрижка недорого, суши, автошкола и тому подобное.
Шарыгин кивнул.
— Это я уяснил.
— Прекрасно. Потом ваш моноложик, а за моноложиком — Крюсс, Загорский, Сивашова, иностранные, так сказать, туристы. Капиталисты даже. В общем, элемент Европы в нашем сонном, темном царстве.
Суворов спрыгнул со сцены.
— Так, поехали. Григорий Валентинович…
Шарыгин сразу ссутулился, согнул колени и побрел слева направо. Пальцы его, зажатые щепотью, тыкались в пустоту.
— Возьмите буклетик… граждане, высокие скидки…