— Лифт.
Прынцик промолчал. На его светлой куртке, над пуговицей, темнело пятно. Галкина метка.
— Вы простирните потом, — показала пальцем Галка.
— Зачем? Это ж почти как орден, — улыбнулся Саша. — А это ваш хлеб.
Створки разошлись.
— Спасибо, — Галка подхватила пакет, стиснула вместе с йогуртом.
— Кстати, — произнес Саша, шагнув к своей двери, — как ты насчет чая с мелиссой?
Переход на "ты" прозвучал так естественно, что Галку опять потянуло на слезы.
— А что с мелиссой? — проглотив ком, спросила она.
— Успокаивает, снимает стресс и, вообще, вкусная.
— Ты хочешь со мной познакомиться?
Дурацкая лампочка не горела, и поэтому лицо Прынцика было просто смутно белеющим овалом. Но улыбку она услышала.
— Если ты не против, — сказал Саша.
— Я — за.
Прынцик звякнул ключами. Повернулся снова.
— Но я не хочу вставать между тобой и твоим па… бойфрендом.
— Кем?
— Ну… я видел его вчера. Такой импозантный, вальяжный, как кот.
Галка фыркнула.
Шарыгин — кот? Вот новость! Ее опять разобрал смех. Как на качелях, честное слово. То смех, то грех. Что ж ее так кобасит-то?
— Он вовсе не мой бойфренд. И не кот. Он — лев. Театральный. Ему сейчас жить негде, — сказала она. — То есть… ну, там… не важно.
— Я как раз смотрю, что по возрасту, куда там дуэтом…
Прынцик смешался и, не попадая в скважину, ожесточенно застучал ключом по железу. Галка включила телефон и подсветила экранчиком.
— Спасибо.
Дверь распахнулась.
Саша шлепнул ладонью по выключателю, свет брызнул из-под потолка, дробясь в зеркале и многочисленных стеклянных бусинах занавески.
— Проходи. Я сейчас чай поставлю…
Прынцик сбросил ботинки. Светлая куртка, махнув рукавами, ловко определилась на крючок. Пальцы взлетели и взвихрили челку.
Фр-р-ш-ш-дон-дин — пропела занавеска, скрывая мужскую фигуру.
А я? — подумала Галка растерянно, и будто ответом на ее мысль фигура вернулась. Дон-дин-дон снова.
— Извини, — сказал Саша, — туплю.
Галка торопливо разобралась с пуговицами пальто, и Прынцик, подхватив его, повесил на крючок по соседству с курткой.
— Теперь проходи.
Улыбка мелькнула в зеркале. Подмигнул ореховый глаз. Фр-р-ш-ш-дон-дин.
Галка лениво освободилась от обуви. Как это, оказывается, приятно, когда о тебе заботятся. Хлеб купят, пальто снимут.
На руках до дивана донесут.
Чур-чур. Она сжалась выжидательно, наблюдая за качанием длинных занавесных нитей. А ну как Саша мысли читает…
На кухне зашипел электрический чайник. Звякнула ложечка, очевидно, отмеряя мелиссу. Это одному нерву, это второму. Все спокойно, никто никуда, хлопнула дверца холодильника, защелкал по доске нож.
Галка с облегчением отмерла.
И не надо нам угадальщиков. Страшно представить, когда никакой тайны, ничего укромного, ничего твоего, все общее. Не жизнь — пытка. Причем для двоих.
Господи, чего только в голове не крутится!
Она прошла в комнату. Фиалки Никиты Петровича рядком стояли на длинном подоконнике в пузатых глиняных горшочках. Горшочки были подписаны: Жанетта, Мария-Антуанетта, Крис.
Галка потрогала землю пальцем. Суховата.
Лейка стояла тут же, почти полная, и Жанетта и прочие, дождавшись, получили по причитающейся порции воды.
Тикали ходики.
К дивану, покрытому клетчатым покрывалом, был придвинут низенький столик на колесиках, на столике раскрывал пасть ноутбук, помигивал светодиодами и еле слышно пищал.
Какие у нас Прынцики продвинутые.
Заложив руки за спину, Галка кошкой походила вокруг компьютера. Кто он, интересно, этот Прынцик, не считая того, что Александр Сергеевич? Глазища теплые, а нос длинный. Еще плечистый такой. И челку перед зеркалом…
В джинсах задергался, заелозил телефон.
Шарыгин. Коленнопреклоненный ловелас. Избиватель Казимирчиков.
— Да?
— Ты на месте, ты дома? — обеспокоенно спросил Григорий.
— Да, все хорошо.
— Это замечательно. Я буду через два часа. Или через три. Забацаем праздничный ужин!
— Что?
— Здесь все потрясены. По-тря-се-ны! — повторил Шарыгин по слогам. — Неземович метал молнии, когда узнал, что тебя нет. Между прочим, рвался ехать к тебе. Я с трудом… Послушай, я все взял на себя, договорился, "Пилигрим" — это не конечная остановка…
Галка закрыла глаза и открыла снова.
Мир словно замылился, запотел, наполнился мелкой пылью. Погасла зелень фиалок, помутнел оконный свет, выцвела мебель.
Голос Шарыгина лился фальшивым ручейком:
— Я всегда верил в тебя, Галочка. И не напрасно. Не напрасно! Мы же с тобой весь мир поставим на уши, и по Парижу жахнем, и по Бродвею! Они все у нас вот! — Кажется, он там, на том конце связи, сжал кулак. — Я тебе обещаю. Ты только держись меня. Я ведь правду у гримерки сказал. Что мне Светлана! Что все вокруг! Чистое искусство, ты — как чудо…