— Хорошо, — выдавила Галка, чтобы хоть как-то прекратить это бурление и жужжание в трубке.
— Тогда жди, — обрадовался Шарыгин. — И это… Я тебя… люблю.
Запинка перед "люблю" вышла короткая, даже не запинка, а так, заусеница, но Галка чуть не выкрикнула: "Неправда!".
Короткие гудки зазвенели в ухе.
— Потрясены, — прошептала Галка.
Значит, что-то было. А-ля Сердюк вчера днем. А-ля Лариса Дмитриевна вчера вечером. И Волга. И Шен Де. Самое обидное, что у нее от репетиции в театре остался лишь крохотный отголосочек, моментальный снимок, рассыпающийся в памяти: циновка, мешки с табаком, ползающий по полу китайчонок.
А все "по-тря-се-ны".
Как-то не правильно, что главный исполнитель не может ни поддакнуть, ни похвалиться. Все неправильно. Так, наверное, муха рассуждает, влипшая в размотанную ленту-ловушку.
— Ну, что? — услышала Галка и обернулась. Прынцик, наклонившись, заглядывал в комнату. — Чай здесь или на кухне?
— На кухне.
— Тогда — пр-р-рошу!
Он выдал раскатистую эр и приправил ее жестом. То ли клоун, приглашающий в вертеп, то ли официант, зовущий на дегустацию.
Противно.
— Спасибо, — Галка вяло кивнула.
В душе было пусто. Вокруг было пусто. Пыльно. Серо. Муторно. И где-то над головой медленно сжималась тьма, объедая солнце.
— Что-то не так? — спросил Саша, пропустив ее вперед.
— А что-то так?
Нити занавески пропели свое дин-дон. Галка наощупь нашла стул и села. На белой с красным узором клеенчатой скатерти, подвинутая к краю, стояла пузатая фарфоровая чашка с отвратительными колокольчиками на стенках. Пальцы механически сомкнулись на тонкой дужке.
Пить или не пить? Вот в чем вопрос. Кто Моцарт, кто Сальери, донна Анна? Мавр сделал дело, можно уходить. На цыпочках, чтоб прах не потревожить Горацио, которого я знал. Да, славный Йорик, жуткая утрата, и не с кем стало вздрогнуть по душам, неведомое вновь стучится в двери, души, Отелло, странный сей порыв…
— Извини, — проклюнулось в ухо.
В правое или в левое? В каком ухе у меня жу…
Ах! Пощечина прилетела в щеку, и все сотряслось, сломалось, осыпалось, обрело цвета и замечательную резкость, наконец, плеснуло жаром в лицо.
Галка вскинулась. Не было даже слов, одно отупелое "Ы-ы-ы" дохло на языке. Что-то случилось? Ее ударили? Такое возможно?
Чашка взбрыкнула, брызнула чаем, по скатерти разлилось слабо-коричневое озерцо и закапало вниз, на пол. Кап-кап. Кап-кап. Темные пятнышки мимоходом прострочили от бедра к колену джинсовую ткань.
Ореховые глаза напротив моргнули и пропали, затем появились вновь, беспокойно и чуть смущенно вглядываясь.
— Ты как?
Галка качнулась, мотнула головой. Впрочем, неправильно. Не качнулась, это ее потрясли за плечи. А вот голова уже сама, сама, на безвольной шее. Тряпичная кукольная голова, надетая на пружинку.
Что со мной?
— Отпусти, — попросила Галка.
— Уже.
Пальцы на плечах разжались.
— Чай убежал, — сказала Галка.
— Это поправимо.
Чашка исчезла из ее руки, озерцо промокнула желтая салфетка, легко прошвырнувшись от края до края. Что-то холодное прижалось к щеке.
— Держи.
Галка послушно прижала пальцем льдисто-влажное нечто. Прынцик присел перед ней, виновато-серьезный, со спрятанной за спину рукой.
Той, что ударила.
— Извини еще раз.
— Как ты… Ты что, совсем? — тихо спросила Галка.
— Просто иногда вывести человека из стрессовой, закольцованной для него ситуации можно только насилием.
— А ты спец, да?
Прынцик улыбнулся.
— Нет, это всего лишь второй раз. А в первый я был вообще в качестве зрителя.
Он неуклюже двинул плечом.
Галка смотрела в его глаза, и они казались ей удивительно знакомыми. Серо-коричневые, с искорками. Где-то она встречала такие же. Но точно не у Шарыгина и прочих. И не у тех мальчишек на шине.
Шлепнулся на пол отлипший от щеки шматок мороженного мяса.
— Ну, что? — Саша деловито повернул ее голову в профиль. — Краснота почти сошла.
— Слушай, — сказала Галка, — хватит меня крутить тут!
— Вот это уже здоровые интонации! — обрадовался Прынцик, подбирая мясо. — А то мямлишь какую-то фигню.
— Какую фигню?
— Э-э… Мой славный Йорик, вздрогнем по душам…