Наш берег реки невысок, но крут. Некошеные травы — по пояс. Обильная роса. Комары. В стороне Влодавы нервно вспыхивают, горят, пульсируя, и гаснут осветительные и сигнальные ракеты немцев. Ширина реки — всего каких-нибудь полсотни метров. Весной нам было бы трудней — в половодье Буг разливается на полтора километра.
Каплун смотрел на мою переправу через Буг скептически: германская армия уже заняла, дескать, оборону вдоль западного берега реки. Вдоль восточного установила заставы, заслоны, засады. Стоит ли головой рисковать!
Пока переправляется первая партия, остальные лежат за старыми прибрежными вербами, готовые прикрыть товарищей огнем. На три рейса по три человека с перевозчиком уйдет не менее часа. Лучше не попадаться немцам на глаза — без потерь не обойдется. Да и переправа будет сорвана. Пока приходится отбиваться лишь от злого комарья.
— Переправляться будем вместе, — говорю я Тамаре, — в одной лодке. От меня — ни на шаг! Плавать-то умеешь?
— Я Дон переплывала, но рацию купать нельзя. От черной речной глади тянет холодком, запахом водорослей. Ветер восточный — это нам на руку.
Настает и наша очередь. Устраиваю Тамару с рацией на корме. Батареи беру сам — с двумя сумками она, в случае чего, ни за что не выплывет. Тихо журчит вода. Настороженное ухо ловит плеск на перекатах. Каждую секунду ждешь выстрела, взрыва стрельбы, которая расколет ночь. Нам везет: над плесом стелется косматый туман, луна за облаками.
На той, на польской стороне мирно прокричал петух, сонно тявкнула собака. Я оглянулся на советский берег: в сплошную темную массу слились вербы, сосны и ели. Уходят они, сосны и ели, далеко на восток, к партизанским моим лесам в Белоруссии, к перелескам Подмосковья…
Пока тихо. А вдруг вспыхнет, загремит, вздыбится Буг, как в ночь на 22 июня сорок первого? Пока нам везет..
Буг… Я ни на минуту не забываю, что это не просто река. Это Буг. Река не менее роковая, чем Рубикон, чем мифическая Лета. С виду ничем особым не приметна, лопухи на берегу, бузина, но даже в кроваво-красном суглинке, налипшем на сапогах, чудится нечто символическое. Вот в такую ночь здесь, под Брестом, поползли по дну Буга танки-амфибии Гудериана. Демонстрируя превосходство боевой техники вермахта, они прошли по дну реки, под водой. Здесь взяла старт величайшая из войн, здесь начался ее разбег. И здесь пали первые герои.
На советской стороне защелкал соловей. Наверное, пели соловьи в прибужских кустарниках и в ту последнюю мирную ночь, три года назад, когда через Рубикон мира и войны шагнула многомиллионная армия Германии.
Солнце в тот день взошло в 3.45. Надо спешить — и сегодня оно придет примерно в это время. Нужно успеть добраться до леса, запутать следы. Наш путь лежал через Забужье в Парчевские леса. Указанный Центром район действий — Парчев — Любартув в междуречье Буга и Вислы.
Мы, недавние школьники, студенты, молодые рабочие, мало знали тогда о Польше. Помнили со школьной скамьи, что другом Пушкина был Мицкевич, до войны брали в «Герценке» или «Ломоносовке» Словацкого и Ожешко, Пруса и Сенкевича, зачитывали до дыр книги Ванды Василевской. Костюшко и Домбровский были и для нас символом свободолюбия. Мы с детства восхищались героической борьбой польского народа против Романовых и Гогенцоллернов, помнили, что русские народовольцы боролись рука об руку с героями польского «Пролетариата» против одинаково ненавистного для них всероссийского самодержавия, что рабочие Варшавы и Лодзи в нашу общую революцию 1905 года дрались так же отважно, как и рабочие Красной Пресни. Мы знали имена Юлиана Мархлевского и Розы Люксембург и «делали жизнь» по Феликсу Дзержинскому…
Мы знали и то, что в Польше нас встретят не только друзья, встретят и враги, называющие себя поляками, те, кто хотел сделать Польшу буферным государством, «бастионом христианства», кто был виновником сентябрьской трагедии 1939 года, кто сложил оружие перед гитлеровцами, но в сорок первом стрелял в спину красноармейцам, кто интриговал против польского народа в эмиграционном польском правительстве, подручные тех, о ком нам с ненавистью рассказывали белорусы и украинцы, — князей Радзивиллов и Потоцких, графов Замойских… Однако мы понимали, что эти люди прежде всего враги польского народа, и потому отказывались их считать поляками, как не признавали земляками власовцев и изменников из бригады предателя Каминского, по воле Гитлера предавших Варшаву огню и мечу.
Что ожидало нас в Польше?.. Трудно было заранее все предвидеть, предугадать. Но недаром прошли мы сотни километров по оккупированной гитлеровцами советской земле, недаром видели пепелища хуторов на Волыни и непогребенные тела скошенных пулеметным огнем крестьян Полесья. «Новый порядок» был одинаков для всех славянских народов — для русских и украинцев, для белорусов и поляков. И в этом мы скоро убедились, попав в «генерал-губернаторство» Ганса Франка, где поляки перестали быть официально поляками и были лишь «нихтдойче» — «ненемцами».
Так вот она, Люблинщина, вот она, Польша!.. Костелы и распятый Христос на перепутьях. Черные остовы печей, — и тут прошли с мечом и огнем каратели..
Спустя четверть века часто достаю я из своего партизанского архива пожелтевшие от времени генштабовские карты и разглядываю их, вспоминая давние боевые дела и походы. Вот этот «гостинец» — большак или шлях — из Влодавы на юг в Ленчо мы переходили ночью. До сих пор помню я названия тамошних сел за шоссейной дорогой Влодава — Холы: Колачи, Эджарка, Люта. В лесу под Лютой мы устроили первый привал после перехода через Буг. В памяти встают зеленые перелески, песчаные холмы, болота и частые загайники. Села Ожехов, Землинец, Лейно… В любом месте мы могли наткнуться на засаду, ввязаться в ненужный нам бой с гитлеровцами. Шли по всем правилам, выслав вперед и слева и справа по ходу движения головные парные дозоры…
Продуктов у нас было в обрез — перед прощанием с Каплуном я не успел принять до зарезу нужный мне груз с Большой земли, груз одежды, продовольствия и, главное, оружия, боеприпасов и питания для Тамариной рации. Мы скоро узнали от местных жителей, что в селах — не то что в Белоруссии — работали «склепы» — лавки. Кто-то из наших называл их упрямо «сельпо» — так привычней. А «склеп» — это на кладбище… Однако в «склепы» мы могли сунуться, лишь рискуя жизнью: в селах действуют «постерунки» — полицейские участки. Ясно, что придется искать верных людей среди поляков, чтобы поручить им закупки продуктов. Деньги, слава богу, у меня еще имелись.
Поздно вечером, разбив временный лагерь в незнакомом лесу, я попросил Тамару связаться с Центром. Командование торопило с выходом в новый район действий, интересовалось переброской войсковых и грузовых эшелонов гитлеровцев на железной дороге Лукув — Демблин — Варшава, строительством оборонительных сооружений вермахта на западном берегу Вислы. Но до Вислы было еще немыслимо далеко…
В ту же ночь мы наткнулись на группу вооруженных поляков. Обошлось, к счастью, без перестрелки. Нам повезло: это был отряд Армии Людовой.
— Сердечно витам пана поручника и партизантой радецких! — приветствовал нас молодцеватый поручник, усатый щеголь, симпатяга. Он предупредил меня, что немцы начали «гроссфандунг» — большую облаву на партизан в бассейне Западного Буга, угостил бимбе-ром — крепчайшим самогоном — из трофейной фляжки, обтянутой серым сукном: