— Какой же вывод следует из этого? — спросил Варгин, предлагая майору папиросы.
Булавин, слишком много куривший в последние дни, хотел было отказаться, но сокрушенно махнул рукой и торопливо закурил.
— А вывод, по-моему, таков, — сказал он, жадно попыхивая сизоватым дымком папиросы. — Вражеские агенты очень осторожны. Сами они не ведут переписки, но паразитически пользуются перепиской двух старушек.
— Как Гаевой использует письма Марии Марковны, нам теперь известно, — задумчиво заметил капитан, — но как ухитряется делать это агент, с которым Гаевой ведет переписку? Пока я не в состоянии сообразить...
— Однако кое-что сообразить все-таки можно, — пояснил Булавин. — Разве не обратили вы внимания на то, что письмо Глафиры Добряковой написано той же рукой, что и адрес на конверте? А из этого следует, что вряд ли кто-то мог использовать текст его таким же образом, как и Гаевой.
— А почему не допустить, что и письмо и адрес на конверте написаны кем-нибудь по просьбе Глафиры Добряковой?
— Это предположение отпадает, — решительно возразил Булавин: — По фотокопии письма Глафиры Марковны, отосланной вами генералу Привалову, полковник Муратов установил, что написано оно лично Добряковой. В связи с этим наиболее вероятным будет допустить, что шпион мог получить письмо Глафиры Марковны только для того, чтобы отнести его на почту или опустить в почтовый ящик. (Кстати, полковнику Муратову достоверно известно, что старушка Добрякова почти не выходит из дому.) Получив же письмо в руки, шпион без труда мог сделать на нем незаметную шифрованную запись. Я лично почти не сомневаюсь, что шифр этот скорее всего где-нибудь на конверте.
— Да, все может быть именно так, — после некоторого раздумья согласился Варгин, — и я совершил ошибку, занимаясь всем текстом письма, не определив наиболее вероятного места записи шифровки. Теперь, надеюсь, дело пойдет успешнее.
— Не сомневаюсь в этом, — убежденно заявил майор. — Распорядитесь насчет посылки телеграммы полковнику Муратову, Виктор Ильич, и — немедленно спать! Повторяю — это не совет, а приказ.
— Слушаюсь, товарищ майор.
— А завтра утром... — майор слегка отдернул рукав кителя, взглянул на часы и добавил, улыбаясь: — Завтра, оказывается, уже наступило. Ну, в таком случае, сегодня часиков в пять утра вам нужно снова быть на ногах и продолжать начатую работу. Желаю успеха!
У полковника Муратова было смуглое, сухощавое лицо с густыми черными, нависающими бровями. Разговаривая, он пристально смотрел в глаза собеседнику, и это почти на всех производило неприятное впечатление.
Первое время этот взгляд смущал и Булавина, но со временем он привык к нему. Гораздо более беспокоило его теперь молчание полковника. Майор давно уже изложил ему свои соображения, а Муратов все еще не проронил ни слова.
— Значит, вы полагаете, — произнес наконец полковник, все еще не сводя с Булавина пристального взгляда, — что Воеводино обойдется наличным паровозным парком, если даже поток грузов увеличится вдвое?
— Безусловно, товарищ полковник, — облегченно вздохнув, отозвался Булавин. Он был рад, что Муратов хоть заговорил наконец.
— А этот Гаевой не сообразит разве, в чем тут дело?
— Гаевому, видимо, предписано избегать малейшего риска, — ответил майор Булавин, то и дело поглядывая на коробку папирос, лежавшую на столе, и делая над собой усилие, чтобы не попросить у полковника закурить. — Шпион явно старается не совать никуда своего носа. Он сидит себе спокойненько в конторе паровозного депо и нисколько не сомневается, что по имеющимся у него сведениям о паровозном парке можно судить и о масштабах перевозок.
— Вы уверены в этом? — спросил полковник, бросив на Булавина испытующий взгляд.
— Уверен, товарищ полковник, — спокойно ответил Булавин. — К тому же — эго не простое предположение: мы следим за каждым шагом Гаевого и убеждены, что единственный источник его информации — наряды на ремонт паровозов.
— Хорошо, допустим, что это так. Но учитываете ли вы то обстоятельство, что усиленная работа паровозов вызовет и увеличение их ремонта? Не бросится это в глаза Гаевому?
— Не думаю, товарищ полковник, ибо весь секрет высокой производительности и состоит как раз в том, чтобы лучше использовать паровозы, следовательно — больше на них работать и меньше ремонтироваться. Гарантией успеха — лунинское движение на нашем железнодорожном транспорте.
Полковник слегка приподнял левую бровь. Он всегда непроизвольно делал это, когда задумывался.
— Насколько мне помнится, это нечто вроде самообслуживания? — произнес он не очень уверенно.
Майор Булавин был кадровым офицером контрразведки. Он безукоризненно знал не только свое дело, но и все то, с чем приходилось ему соприкасаться в процессе выполнения многочисленных заданий командования. Знал он теперь и транспорт не хуже любого железнодорожника, и поэтому не без удовольствия ответил Муратову:
— Вы правы, товарищ полковник, лунинское движение — это действительно нечто вроде самообслуживания. В основе его лежит такой любовный уход за паровозом, который увеличивает производительность и уменьшает износ. Машинисты-лунинцы сами ремонтируют свои паровозы все то время, пока не возникает потребность в промывочном ремонте, при котором неизбежен заход в депо. Вот поэтому-то не только за счет уплотненного графика движения поездов, но и за счет лунинских методов работы собираются железнодорожники Воеводино увеличить свою производительность. К тому же лунинское движение — это ведь не только движение паровозников. Им охвачены и путейцы, и вагонники, и многие другие специалисты железнодорожного транспорта.
Полковник Муратов был скуп на похвалы. Он ничем не выразил своего удовлетворения соображениями Булавина, хотя ему и понравилось серьезное знание майором железнодорожной техники.
— Вы понимаете, конечно, товарищ Булавин, — после небольшого раздумья сказал он майору, — я ведь не могу самостоятельно принять решение по всем тем вопросам, о которых вы мне доложили. Не решит этого и генерал Привалов. Тут необходимо решение Военного совета фронта.
Бросив взгляд на настольные часы, полковник добавил:
— Сейчас двенадцать, а заседание Военного совета в шесть. На нем все и решится. Я доложу о вашем предложении генералу.
В распоряжении майора Булавина оставалось около шести часов. Чтобы убить время, он сходил в экспедицию управления генерала Привалова и получил там секретную корреспонденцию в адрес своего отделения. Затем он долго ходил по городу, который хорошо знал, так как часто бывал здесь до войны. Война сильно изменила его облик. Появились высокие деревянные заборы вокруг разрушенных зданий, белые полоски бумаги крест-накрест перечеркнули окна. Указки с надписью «бомбоубежище» попадались почти на каждом шагу. Строгими, суровыми казались теперь майору Булавину знакомые улицы, хотя жизнь на них кипела, как и в мирное время.
На Первомайской, где было много военных учреждений, часто встречались знакомые. С одними Булавин только здоровался, с другими разговаривал, расспрашивал о новостях и общих знакомых.
Два последних часа перед началом заседания Военного совета Евгений Андреевич провел в управлении Привалова, полагая, что генерал или полковник могут вызвать его для какой-нибудь справки. Но начальство, казалось, совсем забыло о его существовании.
В седьмом часу помощник Муратова, подполковник Угрюмов, посоветовал Булавину:
— Устраивайтесь-ка в гостинице, товарищ майор. Заседание затянется, видимо, до поздней ночи. Если понадобитесь, я пошлю за вами.
Булавин посидел еще с полчаса и ушел в гостиницу. Без аппетита пообедал, просмотрел свежие газеты и долго ходил по номеру взад и вперед, пытаясь представить себе, как решится вопрос с посылкой добавочных паровозов на станцию Воеводино. То ему казалось совершенно бесспорным, что будет принято его предложение, то вдруг закрадывались сомнения, и он начинал нервничать, ощупывать карманы в поисках папирос. Смущало и то обстоятельство, что ни генерал, ни полковник не вызывали его к себе.