— Меня с раннего детства занимает один вопрос, — сказал Карл, полуобернувшись через плечо, и показывая этим, что обращает свой вопрос ко всем придворным, собравшимся в его ложе. — Что представляет собой человеческая голова? Для чего она человеку дана? Только ли для того, чтобы соответствовать какому-то определенному образу?
— Мне всегда казалось, Ваше Величество, — ответил, тихо посмеиваясь, граф Оливье, на правах маршала турнира, сидящий по праву руку от короля, — что голова дается человеку для того, чтобы думать. Хотя бы иногда… К сожалению, не всем удается делать это в равной мере.
— Но тогда каждый увесистый удар дубинкой должен выбивать из нее по мысли. Сколько получишь ударов, на столько же меньше их станется в голове, — рассудил король. — Мне думается, что эти бойцы, — показал он на ристалище, — необыкновенно умные люди. Они получают такое громадное количество ударов и при этом еще остаются способными к размышлению. Посмотрите на этого…
Карл показал на невысокого крепыша, раскачивающегося из стороны в сторону, не давая возможности противнику, нанести прицельный удар.
— В самом начале схватки его дважды прилично огрели прямо по лбу. А он все еще соображает, каким-то образом уворачивается от новых ударов. Он мне нравится, это точно… Ай-ай-ай…
Последнее восклицание у Карла вырвалось, когда кре-пыш пропустил сначала колющий удар прямо в нос, а потом и последний, завершающий, третий уже удар по лбу.
— Нет, — сам с собой согласился Карл. — Очевидно, все-таки первыми ударами у него основательно отшибли мыслительные способности. Я неверно выбрал себе предмет предпочтения.
— Я думаю, Ваше Величество, — тихо сказал из-за королевской спины аббат Алкуин, — что все зависит от головы. У каждого она разная, и мыслей у каждого человека разное количество. Но смею вас заверить, что я никогда не встречал человека столь же умного, исходя из вашей теории, как монах нашего монастыря брат Феофан. Однажды, будучи еще достаточно молодым и еще не будучи монахом, он бежал по городской улице в своей родной Лютеции[9], и не мог знать, что перпендикулярно его движению по другой улице скачет всадник на лошади. Прямо на перекрестке Феофан столкнулся с лошадью лоб в лоб. Упали и он сам, и лошадь со всадником. Лошадь погибла от такого удара, а Феофан, усмотрев в этом Божий промысел, оставивший его в живых, решил стать монахом.
— А что со всадником? — спросил кто-то из заднего ряда.
— Всадник удовлетворился ссадинами и ушибами, которые получил при падении. И вынужденно забрал Феофана с собой. Этим всадником был я.
— А почему вынужденно, и куда же будущий монах так стремительно мчался? — задал вопрос заинтересовавшийся король.
— Я дам один ответ сразу на два вопроса, Ваше Величество. Дело вот в чем: достославный Феофан отличается тем, что может выпить больше вина, чем в него может поместиться. Я до сих пор не могу разрешить эту странную задачу, хотя пытаюсь сделать это уже в течение десяти лет. А бежал он потому, что его за это умение преследовали. То есть он в каком-то постоялом дворе выпил чуть не бочонок вина, и оказалось, что по рассеянности забыл о собственной невозможности за это вино заплатить. И тогда решил убежать. За ним погнались. А тут лошадь со всадником… И мне пришлось, во спасение такого любопытного представителя рода человеческого, заплатить за этот бочонок, чтобы спасти Феофана от неизбежных побоев. Вот он, посмотрите, готовится принять участие в состязании.
Брат Феофан в самом деле вышел в ристалище. Большой, пузатый и внешне ужасно неуклюжий, он вызвал в рядах зрителей смех тем, что перед боем начал закатывать сначала полы своей долгополой сутаны, засовывая концы под грубую веревку, заменяющую ему пояс, поскольку пояса на такой огромный живот не делал ни один ремесленник. Потом пытался подкрутить и широкие рукава, но на руках, к великому сожалению монаха, веревок не оказалось. Саксы, относящиеся к монахам с подозрением, хотя многие из местных жителей, стараниями Карла, уже прошли обряд крещения, искренне веселились, предвкушая показательное избиение слуги Господнего победителем предыдущего поединка. Приготовившись, брат Феофан истово перекрестился, вознес молитву и принял из рук турнирных стражников уже проверенную ими увесистую дубинку.
— Ну-ну, — засмеялся и король вместе с присутствующими. — А сколько вина вместил его живот сегодня утром?
— Я не могу этого знать, Ваше Величество, потому что мы расстались с братом Феофаном еще вчера вечером. Тогда он выпил у одного славянского купца месячный запас меда.