Глухо падают слова Джеги, прямые, жесткие, негнущиеся, как и сам он.
Гришка побледнел, налился пьяной обидой, окрысился, выставив вперед неслушающуюся ногу.
— Ты… что же, жандармские функции на себя берешь. Ска-а-жите, пожалуйста…
Запнулся, прищурился, хотел сказать еще что-то обидное, и — не вышло. Жалко запрыгала нижняя губа. Разом осел Гришка, посерел, схватился руками за голову, как в припадке зубной боли, и, сев шумно на ступени крыльца, не то зарычал не то зубами выскрипел:
— Эх, Джега, Джега… и ты тоже. Скверно мне, понимаешь, скверно.
Не нашел Джега, что сказать Гришке. Стоя над ним сейчас, чувствовал он себя и его совершенно разными, стоящими как бы на противоположных концах длиннейшей прямой. Это разное, отличное от своего мироощущения, Джега чувствовал всякий раз, как встречался с Гришкой на работе, на собраниях или в толпе ребят, такой близкой и понятной ему комсомольской толпе. Чуял Джега в Гришке что-то чужое, отдельное, не мог он не видеть, как, делая одно и то же дело, что делают все комсомольцы, Гришка все же до конца не сливался с ними; выходило, что хоть он и в толпе, но в то же время ходит как бы вокруг толпы. На тонких, слегка подергивающихся губах Гришки всегда лежал какой-то ледок, а за сомкнутыми губами таился хищный и осторожный волчий оскал. Не любил Джега Гришки, хотя упрекнуть его ни в чем не мог: работу комсомольскую делал Гришка исправно и был грамотней и активней многих.
На минуту, налитый своей непонятной ему горькой тоской, стал Гришка вдруг как бы ближе Джеге, но лишь на минуту. Тотчас же снова пробежал в груди легкий холодок, и, не сказав ни слова, Джега медленно спустился по ступеням крыльца.
Проходя мимо окон, выходящих на улицу, неожиданно увидел в окне Юлочку, вычерченную за стеклом тонким мягким рисунком. Не видя его, смотрела она задумчиво на золотоперые весенние облака.
Постоял Джега минуту как приклепанный к тротуару, потом схватился и, покусывая губы, помчался полным ходом к клубу. Завклубом Пришвин в этот вечер немало дивился странной рассеянности Джеги и тому, что, всегда внимательный и требовательный, на этот раз Джега сидел на собрании безучастный и неподвижный. Впрочем, Пришвин, был, пожалуй, даже доволен этим, так как деловитость и щепетильность Джеги в работе всегда сильно стесняла немного ленивого и безалаберного завклуба. Все время, пока длилось собрание, Пришвин, украдкой поглядывая в джегин угол, ожидал перемен, но перемен не последовало.
Без перемен было и в последующие дни. Джега ходил хмурый, ушедший в себя.
А кругом весенняя дребезжащая неразбериха. После студеных и сладких ночей утренники были еще крепки и колючи, но к полудню солнышко уже припекало изрядно. Почки лопались и дышали сладкой одурью. Все вокруг наливалось крепким соком, брызгало молодым вином.
Джега с эти дни точно бешеницы дурманной нанюхался.
— Что за чертовщина! И раньше вёсны бывали двадцать четвертая ведь уже приходит, а такой жеребячьей истории еще не случалось.
Пробовал головой взять: «Ну, почки, ну, земля талая, ну ветер свежий, закаты там, что ли. Так ведь чего же в этом особенного. Ведь этого и летом и осенью хоть отбавляй! Почему же теперь разомлел, размяк, как окунь в ухе! Тьфу… нечего сказать — хорош работничек, краса и гордость русской революции, комсомолец с девятнадцатого года — томлением духа занимается». Усмехнулся, зашагал крупней. Стряхнул угар. Два дня голова на месте была. Потом опять свихнулась и из-за малости, из-за пичуги.
Два воробья, шало мотаясь по воздуху друг за другом, промелькнули мимо носа. Проводил их глазами, постоял, следя за их кувырками, и почуял, как снова подымается в голове туман, а в груди стукотня докучливая.
Как-то рассказал Петьке. Тот пожевал губами, свистнул.
— Понял. Осложнения на почве весенних переживании. Случаются такие истории, хоть тебе как будто и не пристало. Ежели смотреть в корень, так тут такая штука получается: либо ты перегрузился, и в таком разе тебе срочно уезжать нужно проветриться недели на две, скажем; либо тут женотдел замешан, — тогда, пожалуй, тоже улепетывать надо, либо уже безоговорочно прилепиться к предмету своей страсти. Окончательную резолюцию вырабатывай, брат, сам — тебе виднее.
Джега, тяжело отдуваясь, откликнулся:
— В том-то и заковыка, что нет этой резолюции. Запутался. Такая мешанина получилась — ни проглотить ни выплюнуть.
Шли бульварами. Петька раздувал свой кузнечный мех под полушубком, покрякивая тянул в обе ноздри густой почечный запах. Джега шел подле него молчаливый, затихший. Не доходя до деревянной калитки, ведшей с бульвара на улицу, Джега вдруг схватил Петьку за руку: