— О чем это вы задумались, товарищ Курдаши?
Поднял глаза. Утонул в ласковой синеве встречного взора.
Не дождалась ответа. Села рядом. Улыбка вдруг пропала.
— Послушайте, товарищ Курдаши… я вас хотела кой о чем спросить. Я думаю… — Опустила головку. — Я думаю… вы… мне кажетесь таким, который ответит так, как нужно. Ну вот… Скажите… мне показалось… Ну почему вы так нехорошо на меня смотрите? Зачем этот косой взгляд, товарищ Курдаши? Чем я его заслужила? Почему, во второй раз встречая меня, вы не удостаиваете меня, я уже не говорю просто вежливого слова, но даже взгляда… Я, пожалуй, угадываю, отчего это. Но, товарищ Курдаши, неужели для того, чтобы быть честным и дельным работником, надо обязательно одеваться в половики и не чесать неделями головы? Голосок, звеневший обидой, дрогнул и осекся, Джега подпрыгнул на диване, уставился на нее, смешался как школьник, застигнутый учителем со шпаргалкой в руках.
— Слушайте, дайте слово, товарищ Курдаши, что вы не будете смотреть больше на меня такими скверными глазами! Ну?! — Протянула мягким кошачьим движением руку.
Джега невольно протянул свою лапищу.
— Ладно!..
Вошла Нинка, подсела, усмехнулась с непонятной грустью.
Метнула быстрым взглядом навстречу глазам джегиным, как в омут бросилась, обронила чужим голосом:
— Что? Сладились?
Почуялось Джеге что-то неладное в ее голосе. Схватил за руку.
— Чего ты? Скажи?
Отшатнулась как от удара.
— Нет, только не тебе!
Быстро промчались две недели. Будто только вчера встречали рабфаковцев, а вот уже и собрались всем скопом на вокзал обратно в Москву ребят провожать. Гомозили у вагонов каждый за троих.
Петька Чубаров торжественно напутствовал Никитку.
— Товарищ Маслов! От лица коллектива строго запрещаю вам употребление сорокаградусной, хождение на руках по улицам и пропуск лекций. А еще обязую вас еженедельно стряпать подробнейшие описания выдающихся событий вашей личной и неличной столичной жизни и отправлять свои творения в наш коллектив, с оплатой почтовых расходов или без оплаты, смотря по состоянию вашей наличности и кредитов. Пуще же всего оберегайся, брат, уклонов и трамвайных штрафов!
Никитка торжественно поклялся и закрепил клятву стойкой на петькиных плечах. Заголосили наперебой. Кого-то под вагон чуть не затолкали.
В общей кутерьме метнулась в глаза Джеге серая шубка. Остановился. В дверях соседнего вагона тонкая фигурка. Манит ручкой в серой перчатке. Подошел.
— Вы как сюда попали, товарищ Курдаши?
— Своих на рабфак сплавляем после гулянки.
— А я думала меня провожать пришли…
Рассмеялась, блеснув белой ниточкой зубов.
Рассмеялся и Джега.
— Так видите, вас и провожаю!
— Да, рассказывайте, «вас и про-во-жаю», — передразнила Юлочка. Рассмеялась было снова, да вдруг смолкла, в глаза глянула, слегка качнувшись навстречу.
— А я, пожалуй, скучать в Москве буду. Мне так славно эти две недели было. Забыла о работе, о заботах будничных — обо всем. А вам не скучно будет?
— Некогда скучать!
— Странный вы! Ну предположите, что у вас было бы свободное время, много свободного времени, вы бы и тогда не вспомнили ни разу?…
Конца фразы Джега не услышал. Ребята по какому-то поводу дружно заржали, заглушая юлочкины слова, а там Женька Печерская, ухватив Джегу за рукав, втянула его в густую толпу провожающих.
Через пять минут поезд тронулся. Ребята, столпившись на вагонной площадке, махали шапками, кричали наперебой:
— Братишки, не поминайте лихом!
— Прощевайте, не скучайте!
— До весны, до свежих веников!
— Вася, не обломай зубов об гранит!
Всей гурьбой за поездом до самого конца платформы трусили. Джега шел опереди, помахивая шапкой. Никитка, уплывая вместе с вагоном в темную даль, скроил на прощанье невообразимую харю. Кто-то толкнул Джегу под бок. Этот толчок, чуть не выбивший у него из рук портфель, вернул Джегу к обычным деловым мыслям. Вскинув голову к вокзальным часам, увидел он, что часовая стрелка подбирается к девяти. На полдевятого назначено было собрание в культотделе металлистов. Джега нахмурился и быстро зашагал к выходу.
На мгновение промелькнула было в перестраивающемся на рабочий лад сознании тонкая девичья фигурка, но тотчас же растаяла, потухла и уже больше не появлялась ни в тот вечер ни в последующие дни, придушенная шорохами рабочих планов и мыслей. Время было горячее. Шли съезды партии, комсомола. Коллектив кипел как муравейник.