Холодно Джеге в этой толпе враждебных вещей. Ходит он среди них как чужой и случайно попавший сюда. Только на кухне чувствовал себя Джега лучше, и демократически-задорное гуденье примуса было близким, будило приятную теплоту как голос товарища, работающего плечо к плечу. Умываясь, он старался подольше оставаться в кухне, пробовал было устроиться заниматься в кухне около примуса, но был с позором водворен обратно за свой новенький письменный стол. Единственной нужной из всего окружающего была Юлочка. Чистенькая и строгая, как все вокруг, она таила в себе ту теплоту, которой не хватало окружающим его вещам.
Об этом раздумывал Джега душным летним вечером, сидя на подоконнике, и был рад, когда резкий звонок оборвал неожиданно его мысли. Он встал и пошел в кухню встретить гостя. Кто там может быть? Из ребят кто-нибудь? Знал, что нет, но втайне надеялся — авось! Авось снова нагрянет бузливая, звонкоголосая орава, раскидает окурки, перевернет стулья, погорячится, побузит. Первые дни кое-как показывался, но, посидев на новых стульях и пошутив с натугой, уходили, чтобы уже больше не приходить. Оставался один Петька Чубаров.
Он и вломился теперь, широко распахнув кухонную дверь.
— Здорово, буржуй! Королева мая, наше вам! Как дышите?
Юлочка, приветливо улыбаясь, положила свою ручку в петькину лапищу.
— О, хорошо, всей грудью дышу.
— Так. А пищеварение как?
Смеется Юлочка:
— Лучше не надо.
— А вот у меня животишко подвело. Жрать хочется до чертиков.
— Сейчас горю поможем. У меня есть телятина холодная; примус разожжем, и чайку стакан выпьете. Больше — извините, друг, — угощать нечем.
— Дело! Только стойте, чур, примус я сам распалю.
Бросился на кухню следом за Юлочкой. Там возня поднялась и хохот. Долго топтали на кухне каблучки Юлочки и петькины сапожищи, пока наконец не забубнил старательно и деловито примус. Но и тогда дверь кухни оставалась закрытой.
Джега снова уселся на подоконник, снова душный вечер окутал голову тяжелым жарким покрывалом. Стер пот со лба. Зашевелились непрошенные, непривычные мысли, каких раньше не было:
«Почему они там торчат два часа на кухне? Что им там делать? И почему так тихо за дверью?»
Удивился сам себе и озлобился. Плюнул на пол, будто себе в лицо плюнул, и пошел твердо к кухонной двери. Юлочка сидела на табуретке, опустив руки на ее края. Петька на кухонном столе живой горой громоздился. Застиг их тут разговор горячий, как все их разговоры, и пригвоздил к месту.
Юлочка любила насмешливую и крепкую речь Петьки, видела в нем непокорную силу и ум, и хоть далеко не во всем была с ним согласна, охотно вступала с ним в яростные перепалки. С Джегой говорили они мало. Слишком остро и от сердца говорил Джега, если говорил о настоящем, близко задевающем его, и это настоящее, животрепещущее для Джеги было, обычно, совсем не то, о чем хотела бы говорить с ним Юлочка. В самом деле, разве ей было весело, когда Джега начинал говорить о каких-то пугающих ее рабочих планах, об общественной работе, о курсах культпросветработников?
Она плохо слушала его и качала своей красивой головкой.
Нет, она не хотела никаких курсов и менее всего культпросветских: ей было вполне достаточно того, что она имела.
Джега сердился, хмурился.
— Почему ты не кончаешь вуз? — допекал он Юлочку.
— Но, милый, я ведь должна для этого уехать от тебя, бог знает, на сколько времени. Постой немного, потом…
Юлочка про себя знала, что этого «потом» никогда не будет, и не жалела о том, но Джега, видимо, был иного мнения. От этого и разговоры их становились все более отрывочными и сухими.
Да и джегину силу приняла она иначе, и разговаривала с ним горячим телом своим. С Петькой же затевала она игру слов яростную, шутливо-злую и увлекательную.
Джега, войдя, окинул их быстрым взглядом, и почуялось ему, что тянется меж ними какая-то невидимая ниточка. Сжал кулаки Джега. Но выругал себя снова и подошел, усмехаясь, к ним.
— Примите и меня.
Юлочка сейчас же подвинулась и дала ему место рядом с собой на табурете. Но места было мало двоим, и, чтобы крепче держаться, охватил он рукой плечи Юлочкины. Сперва ни к чему как-то было, потом неловко стало. Никогда, ни при ком не обнимал Юлочки и нежности к ней не проявлял. Усмехнулся в полусумраке. «Доехал! Семейные неясности!»
Скинул тотчас руку с юлочкиного плеча, встал, чтобы скрасть торопливость движения, потянулся притворно, хоть вовсе и не хотелось тянуться, покачался на носках, поглядел в окно и опять притворно зевнул: