За чаем, однако, Петька как-то притих. Женька по-женски чутко уловила перемену в Петьке.
— Что, уходился? На работе устал что ли? — спросила она, ласково заглядывая в глаза.
Петька отмахнулся.
— Раньше-то уставал? Не во мне дело. О Джеге я.
И он рассказал о маленьком происшествии в коллективе, о маленькой незначительной ссоре между Джегой и одним из комсомольцев, о ссоре, в которой Джега погорячился немного больше, чем следовало, и о том, как комсомолец ушел из коллектива, хлопнув дверью и бросив Джеге презрительно:
— Аппаратчик.
Неправ парень был, понимаешь, неправ. Просто в бутылку влез по пустякам, — говорил горячо Петька. — Но тут другое важное, понимаешь, и не в парне, а в Джеге. В другое время он вернул бы парнишку и намылил бы ему шею, а тут остался он стоять, будто и не понял. Это прошло как бы мимо него. И вот это меня убило… Понимаешь, убило? Неужели Джега потерял свой волчий нюх на человека, на дело? Это, брат, не шутка. А потом под вечер ушел, не доделав дела. — Вижу — невмоготу парню. Хочет сделать, а не клеится. Ну что ты скажешь?
А у Джеги действительно не клеилось в этот день ничего. Не потому ли было так, что утром, проснувшись обрел он необычные для себя чувства и необычные мысли. Еще лежа в постели и не совсем проснувшись, ощутил он необыкновенную какую-то теплоту и разнеженность. Потягиваясь в утренней истоме, подумал лениво:
«Откуда эта сладость?»
Ответ пришел сам собой, когда, настежь распахнув ресницы, увидел бьющую в окна солнечную яркую желтизну, увидел прямо перед собой нежную юлочкину щеку, подернутую сонным румянцем, и ощутил всю ее, теплую и плотно прильнувшую к его груди.
Смотрел, не отрываясь, на ее округлые плечи, на полуоткрытый рот и белеющую под сорочкой грудь, погладил тихо рукой волосы и потянул в себя аромат, знакомый и волнующий. Перевел глаза на голубоватую стену, уходящую к белому потолку ровной цветистой дорожкой, повел кругом по прибранному, чистому и спокойному лицу комнаты и не нашел в себе обычного раздражения. Показалась она ему приветливой и успокаивающей, а стройность и чистота стен и вещей были приятны. Закрыл глаза Джега и в ту же минуту почувствовал на губах своих нежные и горячие губы. Поднял веки, окунулся в голубую ласковую глубь.
— Вставай, вставай, лентяй, жену именинницу поздравить.
Вскочила на колени и, подняв руку, вся блестя радостью и молодостью, запела тихо и горячо:
Упала к нему на грудь, розовая, смеющаяся и теплая. И этот смех, это тепло пронес Джега через весь тугой рабочий день. Не потому ли и дело в этот день как-то не клеилось? Сошел возок рабочий с колеи и пошел трясти шатко-валко по выбоинам. Под конец не выдержал Джега, бросил Петьке Чубарову ворох бумаг.
— Будь другом, разберись по резолюциям съезда, сделай сводку вопросов для проработки в кружке. У меня не варит что-то котелок сегодня.
Дома, забросив портфель в угол, сидел Джега за столом, устланным чистой скатертью с корзиной свежих душистых гиацинтов, и ничего, кроме бездельных мыслей, не было ни в сознании ни на языке.
Удивился сам, с какой легкостью болтает с Юлочкой, как находит веселые и пустяковые слова, совсем как у Юлочкиной тетки. Потом пришла странная, непонятная охота возиться с Юлочкой, бегать вокруг стола и прыгать через стулья. Схватился только в восемь часов.
— Чорт побери, вот так штука, ведь мне ж в губпрофсовете на собрание к половине восьмого, болезненно неприятно ударило в грудь, и острым, ненавидящим взором оглядел чистые стены, скатерть, гиацинты…
Но выскочило разом всё из головы, когда в непроходимые дебри густой его шевелюры забрались две белые ручки и стали раскачивать голову из стороны в сторону. Потом скользнули ручки вниз по шее, и коварный голосок пропел у самого уха:
— Но ведь уже все равно поздно!
— Да нет, еще можно успеть, у нас ведь с запозданием всегда.
Белые ручки нежно оглаживали упругий затылок.
— А, может-быть, можно не пойти? А? Сегодня ведь мой день. Может-быть, это не так важно?
— Важно, Юлка, брось, не дразни.
Скинула нехотя руки с плеч.
— Ну, уж ладно, милый. Если нужно, иди. Мне было бы неприятно, если бы я чувствовала, что мешаю тебе работать.
Джега стоял столбом посреди комнаты и ухмылялся. Пошел за портфелем в соседнюю комнату и вернувшись — остановился на пороге все с той же усмешкой. Не мог разобрать, чего ему больше хочется — уйти или остаться. В ту же минуту, стоя на пороге, подумал, что не надо об этом думать, что решится это само собой, без его участия, и пошел через комнату к выходу. Едва дошел он однако до середины комнаты, как портфель сам выскочил у него из рук. Собрание в губпрофсовете состоялось на этот раз без участия Джеги.