Для вас ее смерть явилась неожиданностью. Вы не подозревали о существовании написанной ею записки, вы понятия не имели о ее переживаниях, о ее страданиях.
Кто-нибудь из вас говорил с ней, расспрашивал ее, разделив по-товарищески ее груз, ее душевные муки? Нет, этого не было, этого никогда не было, этого я никогда не видал. Я видел всегда и неизменно только обратное — коллективную гордыню, полное презрение и невнимание к человеческой личности и извращение, заплевывание простых и естественных побуждений. Ваша вера делает вас гордыми и бесчеловечными, так пеняйте же на самих себя, если вам время от времени приходится сталкиваться с делами вроде сегодняшнего. Посеявший ветер пожнет бурю. Сегодня вы пожинаете бурю. Так не ищите виноватых там, где их нет.
Я ненавижу вас так, как только можно ненавидеть. Уходя от вас, я уношу с собою жуткое воспоминание человека, пробродившего лучшие годы свои по голодной, мертвой, ледяной пустыне. С вами холодно жить. И лучше всего, пожалуй, умереть. Надеюсь, ваше правосудие доставит мне эту возможность в воздаяние за мои тяжкие преступления, которых я не совершал. Наказание на этот раз не будет условным, конечно, ведь я не вашей касты. Вы, люди без рода и племени, почему-то с особым удовольствием вспоминаете чужих дедушек и бабушек.
Вы не считались со мной, с моими переживаниями тогда, когда я был вашим; тем менее, конечно, вы будете считаться со мной теперь. С своей стороны, я также не намерен считаться с вами и заявляю, что, если вы не убьете меня, я постараюсь убежать из тюрьмы; если вы меня освободите, я постараюсь убежать от вас подальше и перейти к вашим врагам, где бы они ни были. Вы враги человеческого в человеке, а я ваш враг. Об этом я считаю долгом заявить сейчас же, чтобы пресечь всякую возможность несчастья испытать ваше милосердие. К дьяволу…
Григорий оборвал. Покачался. Встал, держась руками за перила, перед стулом. Хотел будто сказать еще что-то, но только щелкал челюстью как волк. Лицо его было бело как бумага, зубы открылись в злобном оскале. Он сел медленно, не сводя с судей глаз, полных дикого огня, и, уже сидя на месте, выдавил сквозь зубы придушенно еще раз: — К дьяволу…
Тогда со стула рывком поднялся Петька.
— Товарищ председатель, прошу слова для реплики.
Председатель кивнул головой и объявил:
— Слово для реплики предоставляется общественному обвинителю — товарищу Чубарову.
Петька медленно обвел глазами затаивший дыхание зал и, будничным привычным жестом засунув одну руку в карман стареньких синих брюк, заговорил своим спокойным рокочущим баском:
— Товарищи! Прокурор ходатайствовал о доследовании. Я присоединился. Дело действительно темное. И я так думаю, придется как следует пощупать Кожухова, а может и других.
Но если дело светловское нужно отложить, то рассмотрение его программной речи, преподнесенной нам сегодня, уже никак нельзя откладывать. «Голова-парень, этот Гришка Светлов! Пока мы глазами хлопали да доискивались, сколько он водки выпил и сколько на Кожуховских часах времени было, когда на прокурорских два пробило, Гришенька Светлов забежал к делу совсем с другой стороны и ахнул нам свою проповедь, да как ахнул, прямо-таки хоть в аптеку за валерьянкой беги.
Дело-то, оказывается, вовсе не в том, что Гневашеву он или другой ножом пырнул, а в том, что мы его, Гришеньку, не уважаем и не понимаем. Вот в чем вся соль. Вот где собака зарыта.
Светлов смертельно обижен и распаленный этой обидой, раздутой до сверхъестественных размеров, он выступает со своей программой-максимум на закатных тезисах. „Не вы мне, а я вам судья“, — заявляет он. А вот постой, Гришенька, постой, разберемся: судья ли ты нам в самом деле. Для того, чтобы быть правым, мало одного петушиного наскока. На испуг ты нас не возьмешь. Сколько бы ты ни вопил истошным голосом о своих обидах, они все останутся только твоими личными, мелкими обидами и только. Ничего значительного во всей твоей истерике нет. Никаким общественным злом тут не пахнет, сколько бы ты ни надрывался. Слушая речь Светлова, все вы могли убедиться, товарищи, что это человек ушибленный. Да этого и сам он не скрывает. Чем же ушиблен Светлов? Нами, комсомолом, что ли, как это он хочет представить? Да нет, совсем наоборот. До этого он додумался только пару месяцев тому назад, да и то после белой горячки, как опять же сам он сообщил нам. Теории его о „жми, дави“ в комсомоле всего два месяца, а его ушибу куда больше. Чем же ушиблен Светлов?