— Короче, — начал Сайлас, — был я вчера в «Единороге», как раз хотел немного попудрить нос и в очереди в туалет встретил такую рыжулю, бампер — выше всяких похвал. Она даже не ломалась, сразу затащила меня с собой в кабинку. Аллилуйя, скажу я тебе, она знала, чего хотела. Даже трусики не надела. А снаружи барабанили в дверь и ругались.
Финн взял еще одну булочку.
— Мгм, — промычал он с набитым ртом, — а потом?
Сайлас усмехнулся и доел последнюю дынную дольку.
— Ну, потом я как-то потерял ее из виду. И кошелек куда-то пропал. Да и черт с ним.
— Понял, — сказал Финн. — Не беспокойся, я заплачу.
Сайлас подмигнул ему, как до этого — работнице закусочной.
— Я твой должник, — сказал он.
Телефон Финна зазвонил как раз в тот момент, когда он подносил ко рту очередную булочку. Это снова был Хольгер, но на этот раз его голос звучал серьезно.
— Где ты сейчас? — спросил он.
— На Рыночной площади, — ответил Финн, надел шлем и сунул Сайласу деньги за булочки.
— Ты на своем фиксе? — спросил Хольгер.
— Да, — честно признался Финн, хотя знал, что Хольгеру не нравилось, когда он ездил по округе без тормозов, потому что полиция могла остановить его в любой момент и конфисковать его фикс. Но ни на одном другом велосипеде он не развивал такую скорость. К тому же он прикрутил к рулю ложные тормоза.
— Послушай, — сказал Хольгер, — сейчас в детской больнице малышу оперируют мозг, ты должен пулей отвезти образец тканей в лабораторию, это очень важно: похоже, дела не очень, потому что голос там был совсем безрадостный. Мальчику четыре, каждая секунда на счету, поэтому я бы хотел поручить это тебе. Ты ведь у нас самый быстрый.
— Уже еду, — без промедления ответил Финн. — Можешь на меня рассчитывать.
Он еще взбегал по ступенькам, когда двери операционной раздвинулись и к нему навстречу засеменила медсестра. Финн успел заметить внутри мальчика на операционном столе, его маленькие ножки и левую ручонку, голову, к счастью, заслоняли хирурги. Финн взял образец ткани и уже на ходу убрал в рюкзак. Он невыносимо хотел пить, но нельзя было медлить ни секунды.
Кратчайший путь до лаборатории лежал через Рыночную площадь, мимо нового торгового центра и по Старому городу.
Сворачивая на мощеные улицы Старого города, он заметил по лицам идущих навстречу людей, что произошло что-то необычное. Они перешептывались, оглядывались, в ужасе зажимали рты руками. «Может, авария, — подумал Финн. — Наверняка опять один из этих чертовых внедорожников, которые носятся на восьмидесяти по узким улочкам и подминают под себя все, что попадется им на пути». Но на велосипеде он был поворотливым и с легкостью мог проехать место происшествия. На выезде из Старого города он увидел, что в ста метрах впереди все огорожено, толпятся люди, стоит пожарная, скорая, полиция, машины сигналят, стены домов отражают синий свет мигалок. Финн не останавливался, ему нужен был именно этот путь, потому как в объезд он потеряет больше десяти минут.
— Что там случилось? — спросил он у прохожего, пожилого господина, который на ходу пытался прикурить сигарету.
— А, попытка суицида, — сказал мужчина и встряхнул зажигалку, которая отказывалась работать. — У какого-то безумца слетели все предохранители, стоит там на крыше. — Он указал на светло-зеленый дом прямо возле входа в парк.
Мужчина снова встряхнул зажигалку и, ругаясь, пошел своей дорогой. Финн тоже выругался и, продолжая усиленно крутить педали, проворчал:
— Ну что за кретин!
Почему это человек решил покончить с собой именно сегодня и, черт возьми, именно сейчас? Финн, не останавливаясь, ехал дальше почти до самых ограждений, когда вдруг понял, что полиция, чего доброго, конфискует у него фикс. Он вспомнил маленькие ножки мальчика и решил рискнуть, понадеявшись, что сейчас у полиции есть дела поважнее.
Улица была перекрыта с обеих сторон, а ему необходимо было миновать этот дом, поэтому ничего не оставалось, кроме как слезть с велосипеда и пойти пешком. Люди стояли вплотную, пахло потом, донерами и сигаретным дымом. Возможно, дело было в курьерском велотрико, но почему-то люди как могли пропускали Финна, затем снова поднимали мобильные телефоны над головой и продолжали снимать. Все шло даже лучше, чем он ожидал. Только когда Финн, мокрый насквозь от пота, увидел впереди в ста метрах последнее ограждение и просвет между деревьями, через который он попадет в парк, а затем снова выедет на улицу, только тогда он впервые поднял взгляд и посмотрел туда, куда были устремлены все взоры. Он запрокинул голову и сделал из ладони козырек. Когда глаза сфокусировались на человеке наверху, у него подкосились колени, сердце ушло вниз и заколотилось, перемалывая все внутри, он сжал ручки руля, ища опору, весь адреналин от быстрой езды, который только что тек по его венам, кажется, изменил свое агрегатное состояние и комьями больно давил на желудок. Наверху, босиком на черепице, стояла Ману. Она рвала на себе волосы, раскачивалась вперед-назад. Ману. Он хотел выкрикнуть ее имя, но губы пересохли и онемели, язык камнем лежал во рту, челюсть дрожала, пропотелое трико прилипло в подмышках, приклеило руки к телу, и когда он попытался переставлять ноги, ему показалось, что и они прилипли к асфальту. Прекрасная, гордая Ману — все, о чем он мог думать сейчас, потому что помимо этого в его голове были только жар и пустота. У него не получалось представить себе статичный кадр Ману, вспыхивали одни бессвязные крупные планы: щель между зубами, мозоли на кончиках пальцев, маленький шрам под правой бровью. Если бы только фасад так не слепил глаза. Ему хотелось выключить свет на площади и у себя в голове, остановить все, пойти с Ману плавать.