— Но я ничего не хотел, — сказал Феликс. — С тех пор я ни разу к ним не заходил. И до сегодняшнего дня никому не рассказывал о том, что был в Ежевичном доме. — Феликс оперся локтями на колени и схватился за голову. Розвита все еще гладила его по спине.
— Ш-ш-ш, — успокаивала она его. — Тише, тише.
Слезы из его глаз падали на паркет и в щели между дощечками. Он вытер лицо ладонями и выпрямился. Теперь он снова мог дышать.
— Моник знает об этом? — спросила Розвита.
Феликс помотал головой:
— Я ведь и сам как-то забыл. Игги, Ежевичный дом, всё. Но с тех пор, как Моник стала тащить в дом детские вещи и постоянно расспрашивать меня о детстве… — Он не смог договорить.
Розвита достала из кармана передника электронную сигарету и глубоко затянулась. Она старалась не выпускать пар в сторону Феликса.
— Хорошо, когда такие вещи всплывают наружу, — сказала она. — Все равно что достать осколки. В противном случае они вызовут воспаление и убьют тебя. Но доставать их всегда чертовски больно. И чем они больше, тем больнее.
Феликс встал, подошел к окну и открыл его. Голова раскалывалась. Мальчишек на батуте уже не было, внутренний двор опустел.
— Я все думаю, а вдруг с моим сыном случится подобное. Вдруг я не услежу, он покалечится, умрет или случайно убьет кого-то. Что тогда? Что, если я его потеряю, не уберегу?
Розвита убрала электронную сигарету обратно в карман.
— Сейчас тебе стоит беспокоиться о том, как бы не потерять его до того, как он появится на свет. Поговори с Моник, она далеко не глупа и заслуживает знать правду.
Феликс кивнул. Он понимал, что Розвита права.
— А мне пора возвращаться в кафе, там внизу настоящий ад. Я могу тебе еще чем-то помочь?
— Нет ли у тебя тут какао? — спросил Феликс.
Розвита рассмеялась.
— Сейчас принесу. А если повезет, найду тебе упаковку замороженного горошка, чтобы приложить ко лбу.
Феликс снял ботинки и лег под одеяло. Моник, Блазер, женщина на крыше, Игги и Ежевичный дом — все это осталось где-то далеко. Здесь и сейчас был только он, эта кровать, прохладный хлопковый пододеяльник, который он натянул до самого носа, головная боль и тишина внутреннего двора, больше не бьющая по ушам.
Винни
Кофейной ложкой Винни раскрошила таблетку обезболивающего. Саломея дважды пыталась проглотить ее целиком, и оба раза срабатывал рвотный рефлекс. Она лежала с грелкой на животе на старом диване в хозяйственной пристройке, которую Винни использовала как художественную мастерскую. Занавески с желтыми молниями она сшила самостоятельно. С маминой помощью из фанеры и опор смастерила письменный стол и стеллаж, который теперь от пола до потолка заполняли комиксы — масштабная коллекция, упорядоченная по дате выпуска, а особо ценные экземпляры хранились в специальных пластиковых папках. Над диваном на стене висел постер Черной Канарейки, соратницы Флэша, на постере блондинка с шикарной шевелюрой и в сетчатых колготках с ноги врывалась сквозь полотно экрана. У окна — Счастливчик Люк верхом на своем коне Джолли Джампере скакал в закат, а над столом Женщина-кошка грозила кулаком силуэту Готэм-сити. В небольшом помещении пахло свежезаточенными карандашами и мятным сиропом — Винни любила его уже за один ядовито-зеленый цвет. Она налила его самую капельку, поскольку Саломея принципиально не пила ничего сладкого. Подушечкой пальца Винни собрала в ложку порошок.
— Должно получиться, — сказала она. — Мама всегда так делает, когда ей тяжело проглотить таблетку.
Саломея подняла взгляд и протянула руку.
— Но сперва доешь банан, — настояла Винни.
Саломея взяла с подлокотника надкушенный фрукт, который уже успел потемнеть по краям.
— В нем же столько сахара, — простонала она. — Сплошные углеводы.
— А здесь сплошные вещества, которые снимут твою боль, — сказала Винни и указала на ложку. — Но если ты сперва не поешь, тебя опять стошнит, и придется начинать все заново.
Саломея закатила глаза и принялась есть банан маленькими кусочками.