Посетители кафе засуетились, один за другим доставали кошельки. Розвита стала складывать вместе опустевшие стулья. Когда все разошлись, она подсела к Эдне и выложила на стол свою электронную сигарету.
— Как ты думаешь, — Эдна большим пальцем указала за спину на светло-зеленый дом, — думаешь, она правда хочет… ну, ты понимаешь.
Розвита пожала плечами и встала.
— Мне кажется, она слишком зла для этого. Кто злится, тому есть что терять.
Вернувшись, она принесла бутылку «Егермейстера» и две рюмки, наполнила обе до краев и одну подняла.
Эдна лишь пригубила.
— Думаешь, она сумасшедшая?
Розвита поставила пустую рюмку на стол.
— А кто нет? Мы миллионы лет торчим на этой планете, эволюционировали уже с ног до головы, пьем капучино и «Егермейстер», у нас есть радиоуправляемые машинки, искусственные ногти, помпы для увеличения пениса, кокаин и кресла-качалки, канарейки, войны беспилотников и яблочные ароматизаторы, — и при всем при этом мы все равно находимся во власти любви и желания быть чьим-то счастьем, во власти усталости и людей, подаривших нам жизнь, и вынуждены постоянно бороться с ленью. Так что, по-моему, быть психически здоровым — уже аномалия.
Двумя глотками Эдна осушила рюмку. Согревающий ликер потек в ее слабый желудок.
— Мне не хватает скорости, — сказала она спустя некоторое время. — Я скучаю по пустынным перегонам и ощущению свободы.
Розвита кивнула и подлила ей.
— Если хочешь, — сказала она, — я возьму тебя как-нибудь покататься на своем мотоцикле, в коляске. Часа в четыре утра автобан почти полностью в нашем распоряжении. И потрясающие горные перевалы.
Эдна похлопала Розвиту по тыльной стороне ладони. «Мы с ней как две черепахи, — подумала она. — Одиночки, которые избегают привязанностей. Лишь иногда касаемся друг друга и понимающе киваем — и этого достаточно».
— Посмотрим, — ответила Эдна. Она глянула на часы. До среды оставалось всего несколько минут.
Генри
Про сон нечего было и думать. Генри сел на скамейку неподалеку от входа в парк и протер глаза. Им с Тощим Лукасом удалось остаться незамеченными во время закрытия, но это не сильно помогло. Каждые двадцать минут полиция включала сирены, чтобы бедняжка на крыше не уснула. Теперь, когда стрижи наконец угомонились, стало действительно тихо и спокойно. В кустах стрекотали сверчки, вдали из автомобиля доносилась «Sexual healing» Марвина Гэя, пахло свежескошенной травой и лосьоном после бритья, с которым переборщил Тощий Лукас. Вот уже полчаса этот сумасшедший гонял по парку на велосипеде, который еще днем нашел за пунктом сбора стекла.
— Удачный день, — радовался он, поочередно поднимая руки с руля. — Какой удачный день!
Идти в ночлежку Генри все же не хотел. Он не любил функциональные помещения, в них он острее всего ощущал, что у него больше нет дома. Еще в былые времена он не любил селиться в гостиницах во время командировок. Эта серо-бежевая имитация домашнего уюта, картины и мебель, которая так желала всем угодить, что в итоге не нравилась никому. В левом кармане куртки позвякивала мелочь, вырученная за продажу вопросов, — был удачный день для торговли из-за скопившихся на площади зевак. Генри посмотрел вверх на женщину — она, сжавшись, сидела у дымовой трубы.
— Как же быстро можно уйти из жизни, — сказал он скорее себе, чем Тощему Лукасу, который тем временем слез с велосипеда и сел по-турецки на скамейку, ласково похлопал по рулю велосипеда, словно потрепал за ухом пса.
— Не говори, учитель. Вот честно, если кому перейти дорогу, так это случится намного быстрее. Никому нельзя переходить дорогу, никогда, вот я о чем.