— Что с ней теперь будет? — Парень в велосипедном трико внезапно возник прямо перед Феликсом, бледный, с красными глазами. — Финн Хольцер, — назвался он. — Вы были вчера, когда я на крыше, ну, когда я пытался… — Движением руки он стер с губ неприятные слова. — Можно мне поехать с ней? — Он указал на скорую, дверцы которой все еще были открыты; Мануэле Кюне оказывали там первую помощь. Ее терракотовые ступни ярко контрастировали с белой простыней.
Феликс помотал головой.
— Мне жаль, — сказал он. — Боюсь, вам придется набраться терпения. Насколько я знаю, ее сперва положат в психиатрическое учреждение. До выяснения всех обстоятельств к ней никого не пустят.
Глаза парня заблестели.
— Кто-то запер ее на балконе. Это не вина Ману, — сквозь слезы сказал он.
Феликс нахмурился. Он слышал об этом впервые.
— Она рассказала об этом ему. — Парень указал на Блазера, который тем временем вышел из машины и поспешил к телекамере. — Вроде как тут только две квартиры с балконами, до хозяев не удалось дозвониться.
Феликс стиснул зубы. Как это похоже на Блазера.
— Я разберусь, — ответил он. — Я вам обещаю. Если все так и было, мы это выясним.
Парень с облегчением кивнул. Феликсу даже захотелось обнять его.
— Ступайте домой и поспите. Все уладится, — сказал он скорее самому себе, чем Финну Хольцеру. Тот прижал рюкзак к груди и потерянно озирался, будто забыл, откуда пришел.
Лужайка перед домом была мокрая от росы, ботинки Феликса потемнели, пока он шел по траве. Он сорвал с куста пион, бутон которого еще не раскрылся. У входа на крыльцо стянул обувь. Из цветка на его ладонь выполз муравей. Феликс не стал его смахивать. На цыпочках прокрался на кухню. Открыл морозилку, достал кубик льда, положил его в рот и разгрыз. Блаженство.
— Тебя долго не было.
Феликс вздрогнул. Моник сидела на полу у двери ванной комнаты в сорочке с ананасом и открытой пачкой шоколадного печенья на коленях. Она выглядела усталой.
— Ты же сидишь на полу, — сказал Феликс, будто она сама не знала этого.
Моник взяла пачку печенья, ухватилась за дверной косяк и встала.
— Я все слышала в новостях. — Она указала на радиоприемник возле раковины.
Феликс положил пион на стол, достал из шкафа вазу и наполнил водой. Поставил цветок в воду. Муравей ползал по предплечью. Руки Феликса дрожали, он обхватил ими вазу.
— Я скучаю по тебе, — сказала Моник. — Мне кажется, будто ты толком никогда не возвращаешься домой.
Он вывернул руку. Муравей куда-то исчез. Феликс подошел к Моник и положил правую ладонь ей на живот, туда, где ткань сорочки натягивалась сильнее всего.
— Просто в последнее время слишком много всего навалилось.
Моник положила свою ладонь поверх его.
— Он спит.
Они простояли так некоторое время, пока Моник не высвободилась из его объятий.
— Я устала, — сказала она.
Он слышал, как она ступает босыми ногами по лестнице, потом стало тихо.
Феликс согнулся и достал из-под раковины ящик с инструментами. Тихонько спустился в подвал, где на жестяном столике все еще лежал фен.
Астрид
Астрид проснулась рано, еще до будильника. Жалюзи на окне гостиничного номера отбрасывало полосатую тень на стену. «Сигнальная лента, — промелькнуло у Астрид, — Ману, Нуну, сестренка». Она натянуло на нос одеяло, которое так приятно пахло хлором — запах гостиничных кроватей, запах, который ее успокаивал. Взяла с тумбочки меню и стала решать, что будет на завтрак, чтобы отвлечься, чтобы оттянуть момент, когда она возьмет телефон и посмотрит новости о Ману. Ханнес еще спал, сложив руки на груди. «Как в гробу», — пришло в голову Астрид. А потом она подумала, что нужно разбудить Ханнеса, потому что он забыл свою зарядку для телефона. Растяпа. Она вернулась к меню. Может, сытную глазунью с сыром? Или блинчики с яблоками и корицей? Ханнес повернулся к ней, полусонно протянул руку и погладил ее грудь. Это всегда было первым, что он делал, когда просыпался, — гладил ее грудь, будто боялся, что за ночь она исчезла. Ханнес открыл глаза и улыбнулся, он выглядел как канючащий школьник. Астрид оттолкнула его руку и встала с кровати. Она не любила проводить утро с Ханнесом: при ярком дневном свете все становилось настоящим и фильтр ночи уже не скрывал безразличие их касаний.