— Чай, кофе?
— Кофе. Крепкий и без сахара.
Он включил телевизор, нашел местный канал. Транслировали то ли документальный фильм, то ли передачу о каком-то мужике, по виду напоминавшем председателя колхоза. Сидя за рулем «волги», он отвечал на вопросы корреспондента.
«Отец мой был кузнецом. Он умер, когда мне было десять лет — в пятьдесят шестом. Воевал, дошел до Вены. Вернулся с двумя ранениями. Пил. Я его не осуждаю — пил, потому что болели раны. В одиночку, помногу и все время молчал. Таким я его запомнил…»
«Вы росли в семье один?»
«У меня есть старшая сестра. Живет в Казани, на родине».
На экране возникла надпись: СЪЕМКА 11/3.92 г. СУТЕЕВО — ПРИМОРСК».
«Константин Григорьевич, сейчас принято ругать коммунистов, обвинять их во всех смертных грехах…» — последовал то ли вопрос, то ли утверждение.
Мужик некоторое время молча смотрел на дорогу.
«Ну что ж. Ругайте и меня, раз так принято… В партию вступил на третьем курсе МИСИ. Работал инструктором в райкоме, учился в ВПШ, возглавлял заводской партком. Отчитывался то перед народом, то перед начальством, недосыпал, готовя партсобрания, получал выговоры — мне не привыкать, ругайте», — в голосе его тем не менее зазвучала обида.
«У вас есть дети?» — поспешил сменить тему корреспондент.
Он неожиданно засмеялся:
«Хотите знать, как я их пристроил? В каких гарвардах и кембриджах обучал?.. Не выйдет! Нет у меня детей. Втроем живем, с женой и больной матерью».
Яичница была вкусной, Евгений умял ее со зверским аппетитом, не особенно прислушиваясь к беседе с очередным расстригой. Горничная внесла кофе, едва он успел вымазать коркой сковороду, будто подсматривала за его трапезой в замочную скважину.
На экране телевизора возникла тысячная аудитория; с трибуны выступал все тот же мужик.
«Почему бы не заменить коня во время переправы, если видно, что конь до другого берега не дотянет? — риторически вопрошал он у притихшей толпы хорошо поставленным голосом. — Люди жалуются на безработицу, на дороговизну, невыплаты, разгул преступности. Вспомните, когда это началось!.. Мне не хочется принижать заслуг своего оппонента, хотя, честно признаться, я не знаю, есть ли у него заслуги…»
Последние слова потонули в хохоте и аплодисментах.
«Я знаю Приморск, я здесь с восемьдесят третьего года. Вы знаете меня по горкому и обкому, который я возглавлял с восемьдесят шестого. И я знаю, что нужно сделать, чтобы в Приморске забыли о преступности, чтобы у людей появилась работа! Это ложь, что нет денег на преобразования!..»
— Кто это? — спросил Евгений у горничной, поблагодарив за кофе.
Та без интереса покосилась на экран.
— Губернатор, — ответила односложно и удалилась.
На экране появилась надпись: «СЪЕМКА 27/6.1992 г. ВСТРЕЧА НА СУДОРЕМОНТНОМ ЗАВОДЕ».
Затем экран погас и вспыхнул снова. Изрядно поседевший губернатор сидел в студии рядом с симпатичной ведущей лет двадцати пяти.
«Константин Григорьевич, — сказала она, — мы только что посмотрели кадры четырехлетней давности. Зрители получили возможность еще раз услышать ваши предвыборные обещания, сравнить их с тем, что выполнено, в преддверии новых выборов…»
Евгений допил кофе, посмотрел на часы. Была половина двенадцатого. Слушать эту предвыборную ахинею он не собирался, ответы губернатора знал наперед из экскурсии по городу, а потому выключил телевизор и с наслаждением прислушался к морю.
2
Визитка Козлова привела его на Столичное шоссе — широкую и прямую улицу, отсекавшую добрую треть города. На крыше сорок первого дома громоздились алые буквы «ПРЕСС-ИНФОРМ», обозначавшие не то принадлежность, не то рекламу и делавшие его едва ли не самым значительным в административном центре.
Два первых подъезда занимали общежития — Гостелерадио и Союза журналистов. На тротуаре припарковался автобус с надписью «ТЕЛЕВИДЕНИЕ» на ветровом стекле; несколько молодых парней выгружали из него треноги и ящики с аппаратурой.
Евгений толкнул двустворчатую дюралевую дверь и оказался в холле. Дальнейший путь преграждал мощный никелированный турникет. В обшитой полировкой будке сидела пожилая вахтерша в капоте и платке, повязанном так, точно у нее болели зубы. Хотя, судя по уверенности, с которой она вгрызалась в сухари, последнее предположение было явно ошибочным.
— Приятного аппетита, — наклонился к окошку Евгений.
— Вы здесь живете?
— Нет, я здесь не живу, — любезно ответил он и достал из кармана паспорт. — Я приехал в командировку из Москвы, хочу повидать своего давнего университетского приятеля.
— В какую комнату? — заглянув в паспорт, поинтересовалась вахтерша.
— В триста первую. Можно пройти?
Она нажала на педаль турникета, но, едва Евгений дошел до середины холла, окликнула:
— Минутку, гражданин! А фамилия вашего приятеля как?
— Козлов, — остановился он. — Паша Козлов, Павел Сергеевич. Вахтерша выплюнула в руку недожеванный сухарь, выбросила его в корзинку и вышла из будки.
— Разве вы не знаете? — заговорила она растерянно. — Паша здесь больше не живет.
— Вот как? А где же мне его найти?
— То есть… я хотела сказать… он вообще больше… Пашу-то схоронили.
Улыбка медленно сползла с лица Евгения. Некоторое время он смотрел на вахтершу молча, потом прикрыл глаза, что должно было означать полуобморочное состояние.
— Я думала, все уж знают — газеты об этом писали.
Он глубоко вздохнул, приложил к груди ладонь.
— Как же так? — прошептал. — Он же молодой был, спортсмен?
— Что ж, спортсменов не убивают? — развела вахтерша руками.
— Что вы сказали?.. Убивают?.. Его что же, убили?!
Она кивнула.
— Когда это случилось?
— Да уж неделю тому. Хоронили аккурат пятого, я из отпуска вернулась, за свой счет брала — внучку поглядеть. Да вам, никак, дурно? Зайдите ко мне, я корвалольчику накапаю.
«Сработало», — с облегчением подумал Евгений и, пробормотав слова благодарности, засеменил «на ватных ногах» за сердобольной привратницей.
В будке было душно — работал обогреватель. Дверь в задней стенке вела в подсобку со швабрами, тряпками, ведрами в углу у раковины, чайником на плитке и обшарпанным навесным шкафчиком, где хранился корвалол. Евгений опустился на мягкое автобусное сиденье на табуретках под стендом с ключами; пока вахтерша отсчитывала капли, успел просмотреть график дежурства. В ночь со второго на третье дежурил некто Битник Е. А.
— Выпей-ка, — подала женщина стакан с налетом чая на стенках.
— Мы с Павлом виделись недавно в Москве, — сказал Евгений с неподдельной грустью, выпив лекарство. — Он ко мне по пути из Парижа заглядывал.
— Ездил, ездил, — согласно закивала она, — мне фонарик оттуда привез на ключи. Я его внучке подарила. Кабы знать, что такое, — на память бы оставила.
Евгений помолчал.
— Простите, вас как звать?
— Евдокия Григорьевна.
— Кому же Павел дорогу перешел, Евдокия Григорьевна?
— Э!.. Кто же теперь узнает. Ребята говорили, нелады у него с начальством. А у кого их нет? За это убивать — народу не останется. Да я-то не знаю ничего — так, с чужих слов. К дочке в Псков ездила, аккурат к похоронам и вернулась. А третьего в ночь Битник дежурил, у него поспрошайте. Одни говорят, его за политику убили, другие — Нелька виноватая. Навроде хахаль у ней объявился, не поделили девку.
— Он мне о ней не рассказывал.
— Была у него тут… телевизионщица. Раньше в ихнем общежитии жила, в соседнем подъезде. Теперь навроде квартиру дали. Жаль парня, неплохой был. За что б ни убили, а все одно жаль.
Евгений покосился на стенд. Гвоздь под номером «301» пустовал.
— Как бы мне его комнату посмотреть?
— Это нельзя. Отпечатанная она. И ключа нету.
— А у кого ключ?