В первую же ночь на нашем пути встало местечко Тучин. Мы решили обойти его справа и за несколько километров до него свернули с дороги. Сентябрьский туман низко стлался над землей, вокруг ничего не видно, компаса у нас не было, и мы почти целую ночь бродили по незнакомым местам, по болоту и никак не могли выбраться на дорогу.
Коля стал меня упрекать:
— Я же говорил, что надо обходить город с левой стороны, а ты повел вправо, и вот теперь…
Приходько всегда любил спорить и делать все наоборот. Если ему говорили: «Отдохнем», то он: «Нет, пойдем дальше»; если же предлагали идти, он располагался на отдых.
Так, споря между собой, мы дошли до березки, росшей на кочке среди болота, а вскоре набрели еще на несколько деревьев. Присмотрелись, с какой стороны они покрыты мхом — там должен быть север. Сориентировавшись, пошли в нужном направлении. Правда, Коля не очень верил в эту теорию, но, когда мы добрались до реки Случь, он признал, что я оказался прав. Едва успели обойти Тучин и переправиться через реку, как начало светать.
За рекой показался хутор. «Тут и придется нам провести день, — решили мы. — Но в какие двери постучать?» Я предложил пойти в покосившуюся хатенку под соломой, а Коле понравился дом под железом, обнесенный высоким забором.
— Чего это я должен идти в эту конуру и нюхать всякое? — выразил он недовольство моим предложением. — Там даже не отдохнешь как следует. Давай пойдем к этому кулаку. Он и накормит хорошо, и в постель мягкую уложит.
— И пошлет парнишку за полицаями, чтобы они забрали нас, — добавил я с иронией.
— А мы никого не выпустим из хаты, — развивал свою идею Николай.
— Нет, Коля, этого делать нельзя. Мы пойдем все-таки к бедняку.
Возможно, Приходько так и не согласился бы со мной, но вопрос решила кудрявая девушка, выбежавшая из покосившейся хаты, она ему понравилась, и он сказал:
— Ну ладно, пошли.
Отец девушки болел уже несколько месяцев. Он был буквально прикован к постели, а дочь, босая и почти раздетая, не знала, что и делать. Мы сказали, что идем из леса, что мы — советские партизаны и поможем девушке отвезти отца в больницу. На глазах ее появились слезы.
— Родненькие, — промолвила, — если бы вы знали, как нам тут тяжело.
Девушка наварила картошки. Хорошо позавтракав, мы забрались на чердак и легли спать. Проснулись от собачьего лая.
— Не иначе, чужой кто-то пожаловал, — сказал я Николаю и придвинулся к щели. Мне хорошо виден был двор того дома, куда предлагал идти Приходько.
— Иди-ка сюда, Коля, и смотри, — позвал я товарища.
На соседнем дворе стояли две подводы. Около них возились шуцполицаи в черных шинелях. Очевидно, они только что приехали.
В это время к нам поднялась юная хозяйка (она принесла обед), я спросил у нее, кто живет в соседнем доме.
— О, это настоящий кровопиец! Сын его служит в тучинской полиции и приехал к отцу в гости со своими приятелями. Значит, шуму сегодня будет до самых звезд.
Я посмотрел на Приходько:
— Что, Николай, хороший был бы у нас отдых в том доме? Может, пойдем сейчас туда и поддержим компанию?
— А знаешь, — ответил он, — давай запустим в окно противотанковую гранату и сделаем капут этим шуцманам.
Он страшно ненавидел полицаев, наверное сильнее, чем гитлеровцев. Часто можно было от него услышать:
— Фрицы — наши враги. Я понимаю, их цель — завоевать Советский Союз, и они выполняют приказы своего бесноватого фюрера. Но что этой дряни нужно, кому она служит? Я этих выродков душил бы на каждом шагу.
И на этот раз он долго уговаривал меня учинить расправу над полицаями, устроившими пьянку в соседнем доме.
— Разреши, Николай, — просил он. — Никто об этом не узнает. Медведеву ничего не скажем. Ведь хорошее дело сделаем: меньше пакости будет на земле.
— Нет, не разрешаю, — возражал я, пользуясь правом командования. — И потом, пойми еще: мы уйдем отсюда, а девушка с отцом останутся. Неужели ты думаешь, что гитлеровцы их помилуют?
Последний аргумент охладил пыл Приходько, и он перестал меня упрашивать, хотя по всему было видно, что окончательно не успокоился.
Как только стемнело, мы пошли дальше, оставив девушке немного денег и пообещав зайти на обратном пути. За ночь мы отмерили более шестидесяти километров. Ноги отказывались слушаться и стали будто оловянные.
— Надо отдохнуть, — сказал Приходько и опустился на землю.