Назадавав самому себе уйму вопросов, Савочкин попытался ответить на них, но ничего не получилось. В конце концов, он был вынужден, опять же не без иронии, спросить себя: а какое, собственно говоря, тебе до всего этого дело? Человек летит за линию фронта. Кто он — разведчик или партизан — это известно лишь ему да тем, кто его послал. Насчет Сонечки или Тонечки — опять же нечего совать нос в чужие дела. Почему он молчит? Да, может быть, просто человек не в настроении, или имеются дела поважнее, о которых надо подумать сейчас, пока есть свободное время.
Такие самокритичные размышления настроили Савочкина на миролюбивый лад по отношению к своему спутнику: по всему выходило, что тот ведет себя так, как считает нужным, как лучше для службы. Савочкин был от природы добрым, отзывчивым парнем и в свои двадцать пять лет преклонялся перед людьми сильными, мужественными; к этой категории он прежде всего относил тех, кого сопровождал за передний край в тыл врага, окруженных в его глазах ореолом таинственности и романтики.
Самолет, покачиваясь во мгле, продолжал плыть над лесами и полями Подмосковья по намеченному рукою штурмана маршруту. По расчетам Савочкина, вот-вот должна быть линия фронта. Удастся ли незаметно долететь до нужного Н-ского квадрата, где предстоит выбросить незнакомца, не всполошатся ли немецкие зенитчики? Подумал он об этом без особого волнения или боязни, потому что уже привык к разным критическим ситуациям, к сполохам вражеских прожекторов и разрывам зенитных снарядов, к тряске и головокружительным виражам самолета, уклоняющегося от огня противника. Не раз летчикам приходилось убираться восвояси и повторять вылет на следующую ночь.
Савочкин еще раз посмотрел на часы и сделал это как раз вовремя. Дверь пилотской кабины приоткрылась, и штурман Вася Степичев сообщил:
— Пора!
Савочкин встал и направился к дверце самолета, бросив на ходу пассажиру, поднявшемуся вслед за ним:
— Приготовиться!
В открытую дверь ворвался морозный воздух, словно зима, давно ожидавшая этой минуты, стремительно сунула ледяную лапу внутрь самолета, намереваясь заграбастать все живое, что там находилось. Леонид посторонился, пропуская к выходу своего спутника, и подал команду:
— Пошел! — И совсем запросто, не по-командирски добавил: — Желаю удачи!
В этот момент человек в меховой куртке, уже поставив ногу на порожек, выхватил пистолет. Вспышка выстрела ослепила Савочкина, его толкнуло к противоположной стенке. Какие-то секунды он стоял на месте, не сознавая, что произошло, а затем метнулся туда же, в темень, вслед за тем, кому только что пожелал удачи.
Ночное небо сразу закружило его, но мозг продолжал работать, четко, словно метроном, отсчитывая: «Один, два, три, четыре...» На одиннадцатой секунде Савочкин рванул кольцо, его тряхнуло, и он почувствовал, как стропы и купол парашюта надежно подхватили его и падение прекратилось. Где-то вверху глухо рокотал удаляющийся самолет, кругом был непроглядный мрак, и земля, к которой он стремился, была неразличима в этом мраке. Полный гнева и недоумения, Савочкин скользил к земле, мысленно повторяя несколько слов, которые не давали ему подумать ни о чем другом: «Почему он стрелял в меня? Почему?..»
Это «почему» прямо-таки обжигало сознание лейтенанта в те считанные минуты, во время которых он неуклонно приближался к земле. Он опять вспомнил кабину самолета, полусогнутую неподвижную фигуру своего нелюдимого спутника, колючие, сверлящие глаза. Холодные, недобрые глаза... Теперь он ясно понял, что взгляд был не просто неприятным, а именно недобрым. «Почему он так смотрел на меня? Почему стрелял?» От этого скользкого, неподдающегося «почему» ярость снова прилила к сердцу Савочкина:
— Ты не знаешь, на какой высоте мы летели. А я знаю. Я буду раньше тебя на земле. Раньше!..
Заснеженная, неприметная с высоты земля надвинулась внезапно. Савочкин не удержался на ногах, и его проволокло несколько метров. Поднявшись, он попытался погасить парашют, но чуть не вскрикнул от боли в левой руке, — она почти не повиновалась ему. Только тут до него дошло, что он ранен.
Действуя лишь одной правой, Леонид не без труда справился с парашютом. Судя по всему, он опустился на луг или на поле: в одной стороне не видно ничего, кроме снежного простора, в другой, совсем рядом, чернеет темная стена леса.