«Спит, — подумал Леонид, — а мне нельзя, иначе оба замерзнем». Но усталость брала свое. Откуда-то, словно в тумане, всплыло лицо Сонечки Кравцовой, потом Васи Степичева. Он чему-то улыбался... Савочкина будто кто подтолкнул, он с трудом приоткрыл глаза, и все видения мигом исчезли: ему показалось, что человек под елью сквозь узенькие щелочки глаз наблюдает за ним. Это подозрение сразу отогнало сон. Снова он закрыл глаза и через некоторое время приоткрыл их. И понял, что не ошибся: как тогда в самолете, разведчик смотрел не куда-нибудь в сторону, а на него, смотрел колко, словно подстерегал.
Будто спросонья, Леонид пошевелил губами, что-то пробормотал, подтянул к правой щеке воротник комбинезона и, устраиваясь поудобнее, свернулся калачиком. Теперь правая сторона его лица не была видна оттуда, из-под ели, сам же он мог следить за каждым движением своего пленника.
Прошло с полчаса. Послышался слабый шорох. Тот, в меховой куртке, начал осторожно приподниматься. Вот он выбрался из-под ели, с трудом поднялся на ноги, постоял несколько минут, не сводя глаз с Леонида. Затем бесшумно шагнул в его сторону.
Савочкин открыл глаза:
— Ты куда?
Лицо разведчика дрогнуло.
— Замерз, как собака, размяться надо, — ответил он и начал топтаться на снегу.
Встал и Леонид. Он раскурил две папироски и тоже начал разогревать порядком настывшие ноги. Потом, не сказав друг другу ни слова, они опять заползли в свои убежища.
Небо над ними начало постепенно темнеть, большими пушистыми хлопьями повалил снег. Когда сумерки размыли очертания деревьев, Савочкин решил, что пора идти дальше.
— Эй, там, под елью! — крикнул он. — Подъем!
Разведчик, чертыхаясь, вылез из своего укрытия.
— А ты все-таки дрянь, лейтенант.
— В каком смысле?
— В таком, что сейчас мы были бы уже у партизан, в тепле, сытые и перевязанные. Из-за своего упрямства ты и себя и меня мордуешь.
— Это мое дело.
— Руки хоть развяжи. Онемели совсем.
— Не развяжу!
— Выходит, ты еще и трус. У тебя же два пистолета. И кого боишься? Своего, такого же командира, который честно рассказал, кто он, куда и зачем послан, который глубоко сожалеет о совершенной подлости и готов понести за это любое наказание.
— Не развяжу. Иди!
Разведчик побрел в сторону дороги. Савочкин последовал за ним. Из головы не выходили две узенькие щелочки глаз — колючих, неприятных, подсматривающих за ним из-под старой ели, и тот осторожный шаг, сделанный в его сторону. Что означало все это? Случившееся в самолете было понятным: ревность, вызвавшая приступ бешеной злости. А сейчас? Может быть, он не теряет надежды смыться, уйти от ответственности? Или то важное задание штаба фронта не дает ему покоя?
Ни на один из этих вопросов Леонид не находил убедительного ответа. Лес между тем редел, постепенно переходя в кустарник. За ним открывалось ровное белое поле. Лесной массив темнел теперь за поворотом дороги, которую они видели утром. Ее нужно было переходить.
Она была пустынна, но Савочкин, остановив своего пленника в кустах, долго прислушивался и всматривался в темноту. Убедившись, что вокруг тихо, тронул разведчика за плечо:
— Быстро — на ту сторону!
— Опять в снегу барахтаться, — огрызнулся тот. — Пойдем по дороге, все равно на ней никого нет.
— Не будем спорить, капитан, — твердо сказал Леонид.
Перейдя дорогу, они прошли по лесу параллельно ей километра полтора, и это сравнительно небольшое расстояние показало, что пустынность ее обманчива. Со стороны фронта одна за другой промчались две крытые машины, затем несколько бензовозов. К фронту прогромыхала колонна танков, проскрипел полозьями санный обоз.
Ночь выдалась облачной, в лесу стояла темень, и Савочкин, чтобы не закружить, решил не отходить далеко от дороги: рано или поздно она должна была привести их к переднему краю. А идти становилось невмоготу: боль в руке отдавалась во всей левой половине тела, плохо слушались ноги, сохли губы, и Леонид нет-нет да и хватал снег с кустов. По временам ему казалось, что он не идет, а плывет в каком-то полузабытье или полусне, что достаточно споткнуться о пенек или скрытый в снегу корень, чтобы упасть и уже больше не подняться.
Но впереди маячило темное пятно — черная меховая куртка, и он должен был неотступно следовать за ней, до боли в глазах напрягать зрение, чтобы она не ускользнула от него.
Его пленнику было, пожалуй, тяжелее, чем Савочкину. Он шел первым, торил дорогу по снегу, ему приходилось лавировать между кустами и деревьями, не имея возможности коснуться их руками. Так ходят в темноте безрукие люди: малейшая неосторожность, потеря равновесия — и человек тычется носом в землю. Как разведчик, человек более натренированный, более зрелый и сильный, он был выносливее Савочкина, но и на его плечах лежала вторая бессонная ночь, и он устал от скитаний по зимнему лесу, а правая раненая рука тоже, наверное, давала знать о себе. Когда они останавливались, Савочкин слышал его прерывистое дыхание. Приходилось часто помогать ему подниматься, когда он падал, запнувшись за пенек или поскользнувшись на скате овражка.