Но не эта, в общем-то ничем не примечательная, обстановка удивила Валентина. Однажды он обнаружил, что окно утратило свою непроглядпость, и за ним - сосны вперемежку с березами, снег. Тротуар вдоль дома был расчищен, но у обочины снег толщиной в метр, не меньше. На ветвях густой куржак. Солнце висело низко, и по сторонам от него были малиновые "уши". Значит, мороз крепкий, не меньше двадцати.
Зима? Но сколько же времени oн болел, если подобрали его в марте, а теперь опять зима? Что же, он целый год пролежал без сознания?.. Этого не могло быть.
Валентин позвал Саню:
- Какой сейчас месяц? - Саня недоуменно моргал глазами. Апрель? Май?
Результат был тот же.
- А, что толку тебя расспрашивать! - Валентин опустился на банкетку возле самого окна и тотчас увидел детей, степенно вышагивающих по тротуару. Позади них - две женщины.
Дети остановились как раз напротив, глядели прямо на Валентина. Одна из женщин что-то объясняла им и тоже глядела в окно, прозрачность которого казалась особенно удивительной после недавней зеркальной непроглядностн. У Валентина было ощущение, что между ним и детьми нет преграды. Стоит протянуть руку, и коснешься головки вон того малыша в красной, похожей на шлем, шапчонке. Почему же ребятишки не замечают незнакомого им чужого дядю?
И еще одно было невероятным. Детей одели только в курточки и брючишки из тонкой ткани. Очень красивой, переливающейся на свету всеми цветами радуги, но явно летней. На ручках перчатки - тоже тоненькие, обтягивающие каждый пальчик. В лютый-то мороз! Да что же думают воспитательницы?! Они же перепростудят детей!
Валентин возмущенно посмотрел в сторону женщин. Но те были одеты ничуть не теплее. Только цветом куртки и брюки были поскромнее.
- Да уходите же! - крикнул Валентин, но его не услышали, как не слышал голосов и он сам. Селянин застучал в окно косточками пальцев, но едва уловил глухой звук: стекло гасило удары, подобно войлоку.
А там, за окном, дети двигались так неторопливо, словно нет и в помине солнца с ушами и леденящего мороза, словно сейчас раннее летнее утро.
Валентина взяла оторопь. Что, если ему все это мерещится? Он усомнился в себе самом, в Ольге, в реальности всего окружающего... Или... или он сходит с ума?!
Селянин бросился в прихожую, где была его одежда. Сейчас же на улицу! Немедленно!! Надо проверить, убедиться...
Выбравшись из дома, он в первый миг задохнулся от морозного воздуха. Привычно прикрыл рот и нос ладонью. А взгляд метался вокруг, - ища опровержения: нет же, не сошел с ума! И лес, и снег, и мороз были на самом дели. Дети?.. Но они могли уйти, пока он одевался. Да, да, это их приглушенные голоса там, в лесу. Скорее туда!
Ноги слушались плохо. Селянин то и дело спотыкался, скользил на утоптанном снегу. Дорожка постепенно сужалась. Безжалостно скрипел под ногами снег, а голоса детей - их перекрыло жужжание странной зеленой машины, похожей не то на гигантского шмеля, не то на бесхвостую стрекозу. Если бы не эта ее бесхвостость и не отсутствие зонтика вращающегося винта, машину можно было бы принять за вертолет. Необычный, мелодично жужжащий вертолет. Но в том-то и дело, что не было у машины винта, не было привычно грохочущего мотора, и поддерживали ее в воздухе крылья, не видимые в немыслимо быстром махе. Об этих крыльях можно было лишь догадываться, глядя на голубоватые прозрачные клинья, словно пристывшие остриями к бокам машины.
А потом жужжание донеслось не сверху, а откуда-то из-за деревьев; совсем рядом.
Три такие же, как первая, машины сидели друг на друге, словно склеенные. Хотя нет, не сидели. Они все вместе парили, пока нижняя не метнулась вдоль дорожки и не взмыла над лесом. После этого две оставшиеся опустились на снег обе вместе, и у нижней - Валентин с ужасом увидел это - задвигался, морщась, сферический конец и разверзлась ненасытно огромная пасть. Иначе и нельзя было назвать появившееся багровое отверстие! И сами зеленые машины были не машинами вовсе, а чудовищами, готовыми проглотить все, что ни попадется.
И тут он заметил в лесу, на дорожке, детей. Тех самых, которые недавно стояли возле его окна. Сейчас чудовище заглатывало их.
Селянин дико закричал. Мир, который он видел и слышал, был неправдоподобен и существовал скорее всего лишь в его больном воображении. И то, что какие-то цепкие руки схватили его, не позволяя броситься на выручку беззащитным малышам, тоже было подтверждением безумия, потому что иначе его не стали бы удерживать; а наоборот, помогли бы спасти детей.
Его куда-то тащили, а он вырывался и звал Ольгу. Ольга, только она одна могла спасти его от безумия, в которое он впадал, и он бесновался, требуя впустить ее.
Кто-то очень знакомым голосом убеждал его:
- Надо подождать, Ольга приедет часа через три, а пока занята...
Ему и еще что-то пытались внушить, но он не хотел ничего слушать. Ему протянули чашку с каким-то питьем, но он отшвырнул ее.
- Хорошо, вы сейчас увидетесь с Ольгой, - произнес, наконец, тот же знакомый голос. - Но вы в таком состоянии, что я буду вынужден прервать свидание, если вы захотите приблизиться к девушке или потребуете, чтобы она подошла к вам. Обещайте, что будете вести себя сдержанно.
Его взяли под руки и повели. Он рванулся было, но державшие его лишь крепче сдвинулись, и он покорился. Через минуту все были в длинной комнате, разделенной примерно посредине серебристо поблескивающей полосой на полу, стенах и потолке. Валентина усадили за маленький низкий столик. Два санитара застыли позади него. В дверях остановился еще кто-то, но Валентин не обращал на него внимания. Он смятенно осматривал комнату. На той половице, где он сидел, ничего, кроме столика, не было. Зато на другой половине в стену были встроены стеллажи с книгами и плоскими поблескивающими коробками. Прямо напротив Валентина тоже стоял стол, но большой, с тонкими красиво изогнутыми деревянными ножками. Еще было два стула - один между столом и стеной, второй у стеллажей.
А потом Валентин увидел, как вбежала встревоженная, раскрасневшаяся Ольга. Она не бросилась к нему. Она замерла у разделявшей комнату полосы.
Валентин рванулся к девушке, но его опять удержали санитары. И лишь теперь он обратил внимание на ее костюм - очень похожий на те, что были на воспитательницах. Но у Ольгиного ткань - ярко-зеленая, а шапочка, обшлага и воротник - красные. На шапочке поблескивали растаявшие снежинки.