Я отослал ее в спальню ложиться, а сам в это время перебрал аптечку, подбирая необходимые лекарства. Дав Марфе Оковне две таблетки "баралгина" и натерев спину "фастумгелем", отправился в указанную ей горенку и, как сноп, свалился на широченную деревянную кровать.
Проснулся я не по-городскому рано. Похмелья почти не было, не считая легкой головной тяжести. Я вышел на крыльцо как спал, в одних трусах. Утреннее, еще низкое солнце, большое и красное, висело в небе. Росная трава холодила ноги. Над рекой стелилась сизая дымка. Не останавливаясь, я сходу бросился в воду. После вчерашних разговоров можно было, как минимум, рассчитывать на встречу с русалкой. Однако кругом все было реально: от прохладной воды до густого леса на противоположном берегу.
Разогнав купаньем сонную одурь, я вылез из реки и, как был мокрым, пошел к дому. Теперь мне было не только не жарко, а даже холодно. По дороге я заглянул в коровник. Буренка повернула голову и посмотрела на меня красивыми, глупыми глазами. Я бросил ей в корку охапку привядшей травы. Коровник, как и все здесь, был выстроен на совесть. Бревна рублены в облоот многих чисток казались лакированными. Подогнаны они были великолепно. Чувствовалось, что плотник, рубивший стены, времени и сил не жалел. Я хотел зайти еще в хлев, потом в свинарник, но раздумал. Честно говоря, я не очень представлял, чем нужно кормить свиней. По пути к дому я увидел хозяйку. Мой полуголый вид ее смутил, и она ушла с крыльца вглубь дома. Я вернулся в свою горенку и, натянув джинсы и футболку, пошел в горницу. Марфа Оковна, прибранная и причесанная, сидела за письменным столом над раскрытой книгой.
- Доброе утро, - сказал я, входя в комнату.
Она не ответила, сидела, с отсутствующим взглядом. Я подошел к столу и заглянул через ее плечо в книгу.
Это был настоящий рукописный пергаментный фолиант. Такую книгу можно увидеть разве что в музее.
- Это что, Евангелие? - спросил я.
Марфа Оковна вздрогнула и захлопнула книгу.
- Как ты меня, сударь, напугал. Нешто можно так подкрадываться.
Я не стал оправдываться и извинился. Хозяйка была одета в сарафан, которого я еще не видел: синий с белой отделкой, присборенный под грудью. Выглядела она вполне здоровой.
- Как вы себя чувствуете? - поинтересовался я.
- Хорошо, поясницу почти не ломит. А уж мазь твоя пропекла...
- Это хорошо, но спину берегите, когда приходится поднимать тяжести, приседайте, чтобы работала не спина, а ноги. Так это, что у вас за книга, Евангелие?
- Нет, - сердито буркнула обычно вежливая Марфа Оковна, по возможности отстраняя от меня книгу, чем окончательно разбудила любопытство.
- Можно посмотреть?
- Нечего смотреть. Ты все одно не поймешь, поди и буков таких не знаешь.
- Она, что, не по-русски написана?
- Пошто не по-русски? По-русски.
- Глаголицей что ли? - наобум назвал я единственный известный мне кроме кириллицы русский алфавит.
- А ты никак ее знаешь?
- Не знаю, - признался я, - и никогда даже не видел. Ее в России почти не использовали.
- Так чего тебе смотреть, коли грамоты не знаешь.
- Я же не почитать прошу, а посмотреть. Никогда не видел пергаментных книг. И вообще непонятно, чего меня боитесь, съем я ее, что ли.
- Съешь, не съешь, а не положено. Правда, что ли, читать не знаешь?
- Ей-богу. Да я и кириллицу толком не понимаю, особенно допетровскую. Название букв слышал, юсы там всякие, большие и малые, а читать не приходилось.
- Ладно, - сжалилась хозяйка, - посмотри. Тяжко вздохнув, она открыла первую страницу.
Я ее не обманул, глаголицы, второго славянского алфавита, придуманного тогда же когда и привычная нам кириллица, я вживую не видел.
На Руси ее применяли в самом начале распространения письменности, часто вперемешку с кириллицей. Теперь она используется только на Балканах в нескольких областях.
На первой, заглавной странице желтого пергамента, со сношенными от времени закругленными углами, я разобрал только две прописные рисованные буквы. Одна напоминала "Т", другая то ли "В", то ли восьмерку. Строчные буквы были похожи на армянские и грузинские, а не на наши, привычные.
- Вот видите, - упрекнул я хозяйку, - посмотрел: ничего не случилось, а вы боялись. Думаю, сейчас во всей нашей стране и ста человек не найдется, которые смогут прочитать такой шрифт.
- Кому надо прочитает, - недовольным голосом произнесла она, делая попытку закрыть книгу.
- Подумать только, какой труд! Ведь каждую букву приходилось рисовать! Вы не знаете, какой это век?
- Не знаю, я в веках не понимаю, - ответила она и, как только я отвел взгляд от страницы, закрыла фолиант.
Видя, как ей эта тема неприятна, я сжалился и перестал приставать с вопросами. Разговор переключился на другие темы. Марфа Оковна обстоятельно описала все ощущения, присутствующие в ее спине и пояснице, на что я посоветовал ей сегодняшний день еще полежать.
- Как тут не встанешь? - горестно сказала она. - Скотина, почитай, третий день без пригляда, в огород не заглядывала. Летом, Алеша, - выдала она популярную пословицу, - день год кормит. Да и тебя кормить пора.
- Меня кормить не надо, я и сам прокормлюсь, и со скотиной тоже управлюсь, а огород за пару дней сорняками не зарастет.
На этом и порешили. Я быстро собрал на стол опять из своих припасов, мы позавтракали, и Марфа Оковна продиктовала мне длинный список предстоящих работ, вероятно, снисходительно удивляясь моей городской тупости и наивности уточняющих вопросов.
В охотку и по холодку работа у меня спорилась. Я довольно успешно растопил уличную печурку и поставил варить пойло, накормил птицу. Дальше мне предстояло накосить траву для коровы, которую почему-то нельзя было отправить пастись самостоятельно. Тут дело застопорилось. Технологию косьбы из стихотворения Кольцова я вспомнил: "Раззудись плечо! Размахнись рука! Пусть пахнет в лицо ветер с полудня!... Зажужжи, коса, как пчелиный рой! Молоньей коса засверкай кругом!" - но на этом мои успехи кончились. Плечо зудело, рука разворачивалась, а вот коса то втыкалась в землю, то сшибала верхушки травы. С горем пополам удалось выкосить малый лужок, после чего пришлось бросить эту авантюрную затею.