- Нет, - наконец честно признал Антон Иванович, осушив рюмку, - такой не пивал.
Мы несколько минут просидели молча, к огорчению Марьи, которая, ничего не понимая, очень веселилась от наших разговоров.
- А ты точно мой потомок?
- Точно, - не очень кривя душой, подтвердил я. Слишком очевидна была наша встреча, да и во внешности было заметное сходство.
- Ну, тогда со знакомством! - торжественно провозгласил предок, и мы расцеловались.
Воспользовавшись изменением диспозиции, Марья расхохоталась и, кося на барина своим бесовским глазом, решилась наконец обратить на себя внимание:
- А что, не кликнуть ли девок, песни играть?
- Кликнуть! - разом подхватились мы. - Давай сюда девок!
Марья засмеялась и убежала. Я взялся было за рюкзак, собираясь отнести его в кабинет, но на глаза мне попался аудиоплеер.
- Антон Иванович, а не хочешь ли ты, пока девки придут, послушать песни моего времени?
- Чего же, если охота есть, спой. Только у меня инструментов нет, ни клавесинов, ни даже гитары.
- Может музыкальная шкатулка есть?
- Только брегет с боем, так под него не споешь, - с сожалением сказал он.
- Погоди с брегетом, здесь сейчас целый оркестр будет.
Я перебрал несколько бывших со мной кассет. Все было слишком круто для восемнадцатого века.
- Хочешь француза? - спросил я, наткнувшись на Джо Дассена.
- А он не якобинец? - встревожился предок.
- Нет, - успокоил я, - наш мусье, лямурщик, про любовь поет. Одевай наушники.
Вид наушников Антона Ивановича смутил и, несмотря на сильный хмель, предок заупрямился.
- Не еретическое ли это дело?
Я успокоил его:
- Не бойся, это вроде музыкальной шкатулки, только нового вида, посложнее. В наше время ими младенцы пользуются. Учти, эта штука и по-человечески говорит, но никакого демонизма в этом нет.
Антон Иванович нерешительно надел наушники.
- Ну как, страшно? - поинтересовался я.
Он отрицательно покачал головой. Я включил плеер на самом тихом режиме.
Лицо предка закостенело, он несколько секунд напряженно слушал, потом сорвал наушники и отскочил к стене, крестясь дрожащей рукой.
- Чур, чур, меня. Что это было?
Я намерено никак не среагировал на его испуг.
- Музыка.
- Она по-французски запела!
- Так я же предупреждал, что шкатулка усовершенствованная и поет человеческими голосами.
- Такого быть не может, это бесовство!
- На бесовство, а физика. Пуля из ружья летит, - на ходу придумал я пример, - тоже от нечистой силы?
- Нет, от пороха.
- В музыкальной шкатулке, что, музыканты сидят?
- Не сидят.
- Вот и тут простая наука. Люди знаешь, сколько за двести лет напридумывали и хорошего и плохого? Я тебе после расскажу. Так будешь слушать или нет?
Антон Иванович замялся, любопытство в нем боролось со страхом. Я, как змей-искуситель, повернул наушники в его сторону и усилил звук до максимума. Микрофоны слабенько, дребезжа, запищали.
- Слышишь?
Он кивнул.
- Страшно?
- Нет.
- Вот и прекрасно, тогда давай вперед и с песнями.
Мы приняли еще по одной, и предок надел-таки наушники. Я показал, как включать плеер и регулировать звук... О его реакции говорить не стоит.
- Поет! - сообщил он мне через минуту. - По-французски!
- Быть того не может, - удивился я, - и откуда что берется!
Антон Иванович меня, понятное дело, не слышал. Теперь, когда он сам управлял "процессом", страх его полностью прошел, остался один восторг в чистом виде. Однако насладиться Дассеном ему толком не дали. В залу гуськом вошли девки.
В отличие от крестьянок, которых я утром видел в поле, они были одеты в цветные сарафаны, с яркими, в основном красными и синими косынками на головах.
Маруся командовала парадом. Она цыкала на девок, шпыняла их и вносила сумятицу. Девки, в свою очередь, смущались, громко хихикали, кокетничали на деревенский манер, прикрывая лица рукавами и выталкивая друг друга из полукруга, в который их пыталась выстроить Марья.
Свидетелем всего этого ритуального действа был один я. Антон Иванович так увлекся плеером, что ни на что не реагировал. Прерывать его было бы жестоко, и я взял на себя временное управление.
- Мария, - сказал я, - пусть девушки сначала поедят.
Мое самоуправство красотке, кажется, не понравилось, она собралась возразить, правда, оглядываясь на хозяина. Тогда я подавил бунт в зародыше, сыграв на ее самолюбии:
- Будьте за хозяйку.
Мария вспыхнула от удовольствия, победно глянула на товарок, мельком на барина, пребывавшего в полной прострации, и величественно разрешила девушкам сесть за стол. Обращение на "вы" и вежливое отношение были замечены и оценены. На все время моего пребывания в Захаркино у меня образовался преданный доброжелатель.
Из угощения Мария сделала целое представление с собой в главной роли. Она наливала вино в бокал, ставила бокал на поднос, присовокупляла пряник и с поклоном подавала очередной девушке. Девушка начинала ломаться, Мария настаивала. Все это тянулось довольно долго, пока сломленная девка не принимала угощение.
Пока все это происходило, я рассмотрел сельских красавиц. Думаю, что шансов попасть в "Мулен-Руж" у них было очень немного. Две из них были достаточно миленькие, свежие, курносые девчонки, без больших достоинств и недостатков. Одна - совсем подросток, не вышедшая из возраста "гадких утят". Остальной контингент составляли толстые тетки, считающиеся "девками" разве что по социальному статусу и семейному положению.
Меня заинтересовали только две из присутствующих особ. Одна - сразу бросающаяся в глаза восточная красавица, непонятно откуда взявшаяся на Средне-Русской возвышенности, высокая, со статной фигурой, злым пористым лицом. Прямо-таки Зарема из пушкинского "Бахчисарайского фонтана".
Вторая также выпадала из общей масти. Первое, что в ней обращало на себя внимание - большие отрешенные глаза, бледное личико и совсем ветхий, линялый сарафан. Что-то в этой девушке было необычное, что спьяну я не смог сразу уловить.
Угостившись вином и пожеманившись, девки принялись за еду с молодым голодным аппетитом. Обильные остатки с барского стола они смели в один момент. Мария ревниво следила за справедливым распределением, не давая зарываться и хватать лучшие куски даже своей подружке.