Нудно гудели неистребимые мухи. Вокруг стола слонялись вялые, невыспавшиеся слуги, не торопясь менять остатки завтрака на обеденные приборы. Судя по состоянию, из которого я выводил Петухова, трапеза не прекращалась вторые сутки.
Появилась красавица Маруся и внесла сумятицу и нервозность в обстановку. Она, как верная подруга, не оставляла своего сюзерена в тяжком застолье и была в том градусе, когда дам обычно тянет на скандал и выяснение отношений. Присутствие духовной персоны немного сдерживало ее темперамент, однако истеричные ноты в голосе позволяли предположить, что ее сдержанности хватит ненадолго.
- А почему меня не известили, что подают обед?! - вдруг раздался сдавленный бас, и перед нами возник несостоявшийся покойник.
Выглядел он еще неважно, но по столу глазами шарил с завидной резвостью.
- Что, батя, соборовать меня явился?! - весело спросил он отца Евлампия. - Зря надеялся, нашлись добрые люди, не дали помереть чистой душе! Вот он, благодетель и чудотворец! - объявила чистая и простая душа, показывая на меня пальцем. - С того света вернул, чтобы вы без компании не остались!
Судя по всему, Иван Иванович принадлежал к часто встречающемуся на Руси типу наглых приживалов, прячущих свою скаредность и жлобство под маской балагурства и простоты. Все это было написано крупными мазками на его глуповато-хитрой морде.
Иван Иванович подошел ко мне и с чувством пожал руку.
- Премного-с благодарен, - произнес он. - Чувствительно, можно сказать, тронут.
- Лучше деньгами, - ответил я, глядя ему прямо в выпуклые, наглые глаза.
- А вы, я вижу, шутник, милостивый государь! - ответил Петухов, натужно захохотав, и разом потерял ко мне всякий интерес.
Под первое блюдо разговор коснулся актуальной медицинской темы. Представления наших предков о лечении и лекарствах были совершенно дикие. Я с интересом слушал ахинею, которую они несли. Признав достижения науки, они тут же перешли к рассказам о фантастических случаях чудесных исцелений. По батюшкиным версиям, исцеляли молитвы и иконы, по Петуховским, - он оказался отставным полковником, - захудалые солдаты и полковые лекаря.
- Лежит, значит, генерал Апраксин у себя на квартире и помирать собирается, - рассказывал, в частности, Иван Иванович, - а вокруг него пять первейших лекарей из немцев. И так его лечат, и этак - ничего не помогает. Нихт, говорят, ферштейн, вас из дас, никакая наша немецкая наука эту болезнь вылечить не может. Ез ист капут герр генерал. Тут к адъютанту подходит самый замухрыжный солдатик, навроде ротного дурачка, и говорит: "Позвольте мне постараться, ваше благородие, его превосходительству поспособствовать". Адъютант подумал и говорит: "Изволь, а как не поможешь, велю сквозь строй". Вошел тот солдатик по фамилии Шандыбин в генеральскую спальню, встал на колени, произнес молитву, потом поднялся на ноги, поводил над Апраксиным рукой, перекрестил его и ушел, словом не обмолвившись. Только он за дверь, а генерал открыл глаза и встал здоровей здорового. Сам тому свидетелем был. Немцы только глазами лупают, ничего понять не могут. А был тот солдат по имени Васька Шандыбин из Смоленской губернии.
- Знать, Господь не попустил! - благостным голосом объявил батюшка. Благослови его Господи и многая лета!
Фамилия солдата показалась мне знакомой. Я покопался в памяти и вспомнил одного очень колоритного Народного депутата.
- А каков он, ваш Шандыбин, был из себя, - спросил я, - морда кувшинная и голова дыней?
Петухов задумался, потом вспомнил:
- Нет, у того голова была арбузом.
- А вот я случай знаю, - заторопился батюшка Евлампий встрять в паузу. - Владыка наш архиерей Феоктистий, блаженной жизни иерей...
- Пошли искать Шандыбина, - перебил батюшку полковник, - а его и след простыл...
- Однажды был на богомолье в Новом Афоне...
- Туда - нет, сюда - нет...
Между тем принесли жаркое. Антон Иванович, не слушая гостей, амурничал с Марусей, и она заливисто хохотала его шуткам. Гости оставили праздные разговоры и опять взялись за еду, выбирая куски получше. Петухов жадно жевал, набивая опорожненное брюхо, священник отрезал мясо маленькими кусочками и пачкал бороду соусом.
- А скажи-ка мне, голубчик, - обратился ко мне поп, - ты какой будешь веры, нашей или турецкой?
- Вашей, - ответил я.
Краткий ответ не устроил батюшку, лишая темы для разговора. Он спешил застолбить участок, пока Петухов ворочал во рту куски мяса.
- А согласись со мной, голубчик, что наша вера правильней турецкой.
- Об чем звук, - невразумительно согласился я.
- И песнопения наши не в пример лучше турецких.
- Песнопения особенно, - опять подтвердил я правильность вкуса священника.
- А что у турков за вера, басурманская что ли? - поинтересовался Петухов между двумя проглоченными кусками.
- Нет, - подумав, ответил батюшка Евлампий, - басурманская вера у татар, а у турков вера турецкая.
- А во что они верят? - серьезным голосом спросил я.
- В нечистого, - перекрестившись, ответил священник.
- А я слышал, что в Аллаха, - не отставал я от новоявленного теолога.
- Все суть одна, - уточнил поп.
- Да вы никак Коран читали, коли все знаете?
- Он и по-русски-то читать не умеет, не то что по-турецки или арабски, - встрял в разговор Антон Иванович, отрываясь от осязания Маруськиных прелестей.
- Неужто правда? - искренне удивился я.
- Не сподобил Господь уразуметь науку сию, - грустно посетовал батюшка.
- А как же вы служите?
- По Господнему наущению, - сообщил священник, и начал путано и многословно объяснять, что в служении Господу главное не грамота, а вера и совесть.
Такие идеи я слышал в родном Отечестве и в более поздние времена. В зал, между тем, вошел мой Тихон и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Барин, там Фрол Котомкин просится, сказывает, вызывали.
- Кто есть сей Фрол? - поинтересовался, с трудом поднимая веки, предок.
- Портной, - ответил Тихон.
- Это к тебе, - сказал Антон Иванович. - Ты, кажись, хотел себе фрак сшить.
- Отведи его ко мне в комнату, - велел я Тихону, с облегчением покидая скучную компанию.